Из варяг в греки. Набег первый. Дмитрий Романов

визжали, цеплялись за его рубаху. Он и сам громко и весело смеялся, и к ночи был совсем пьян и зацелован.

      Янка сидела у костра, и только хмуро поглядывала. Он тоже замечал её, и всё хотел подойти, но суматоха, крики, подначки друзей – и вот опять понеслась весёлая игра. Один раз Любор всё же подошёл пригласить её на луг, но она показала ему язык и отвернулась. И не сказала, что прежде того сам Стоян проходил мимо неё и бросил:

      – А ты тут посидишь. Нечего. У нас и своих девок хватает.

      И потому Любор ушёл ни с чем, хотя заметил ещё у другого костра Филиппа. Направился к нему, и весело махнул рукой.

      – Чернец! Ну хоть ты иди плясать!

      Грек тоскливо улыбнулся.

      – Грех это. Да ещё и в праздник.

      – Это что? – Любор пьяно и нахмурено улыбнулся, – У вас там тоже Осенину встречают?

      – Рождество Пресвятой Богородицы нынче, княжич. Один из самых…

      – А, как знаешь! – за руку тащили его в хоровод.

      В круговерти всего, оглушённый бубнами и дудками, а больше всего – хмелем, Любор плутал по краю луга в молодых рябинах. Тут его подкараулила тринадцатилетняя Светлуша, румяная и белая, и припала к его груди, будто бы со слезами, хотя то был только повод. Любор удивился, чего она плачет, и девчонка толком ничего не объяснив, полезла сама губами ему в лицо.

      Но из лесу тотчас донёсся страшный рык, и Светлуша завизжав, брызнула прочь, к свету и кострам. Любор растерянно ощупал пояс – ножа не было… но и зверя не было. Из темноты бора вышла к нему Янка. Она рыкнула ещё раз, точь-в-точь по-звериному, и оскалилась.

      – Янка! – Любор засмеялся, – Ну ловка, девка!

      Она, всё с тем же оскалом, подошла вплотную, стянула его за ворот и ударилась губами в его губы. Любор почувствовал, как в теле его стало вдвое больше крови, как он задыхается, а руки уже сжимают её груди под рубахой и бёдра под понёвой.

      От этого Янка снова зарычала, но не противилась ему, а напротив – сама толкнула его, они упали вместе, и как-то вдруг оказались без одежды. Осока и кора резали белую кожу, тряслась молодая рябинка, которую обхватила Янка, словно это могло спасти утопающего от бурного потока.

      Только в глубокой ночи они, замёрзшие, вышли погреться у крайнего костра. Гулявших почти не было – кто спал навзничь, кто допивал из бочек, а многие парами разбежались по лесу, и иногда ещё были слышны из-за дерев зажатые стоны и тяжёлое дыхание.

      – Вот я теперь и твоя, – шептала Янка на ухо, – И секретов у нас нет.

      Любор довольно улыбался и гладил её распущенные волосы.

      – Буду тебе женой верной.

      – Завтра же! Завтра же отцу скажу!

      – Постой, – она приложила палец к его губам, – Прежде выслушай. Тут жить нам не след. Мы уйдём.

      – Как же не след? Почему?

      – Князь отдаст город старшему своему, а ты ни у дел. Тебе надо идти собирать свою дружину. Или будешь бегать