Охота на неприятности. (Полина и Измайлов). Эллина Наумова

и заселяйся, милая, век Москвы не забудешь…

      – Хватит, – громко сказала я, чтобы услышать. – Пока не выдумала поводов убийства Сереброва для самой себя, иди, готовь Вику ужин. Музыку послушай. Отрешись.

      Я и не представляла, насколько устала думать о мерзком преступлении. Мигом выскочила из кресла, будто наказание покоем кончилось. Настроение вскипело радостью. И я понеслась на второй этаж к Измайлову, счастливо бормоча: «Сейчас я ему что-нибудь эдакое, с миндалем»…

      А могла бы и с трюфелями, и фламбэ. Полковник не заметил бы. Он был непроницаем, как водопад. Ведь знаешь, что за частыми струями и обильными брызгами – скала. И почему-то все равно силишься разглядеть.

      – Вик, милый, – не выдержала я, – ну, прости за паспорт, диплом, регистрацию. Будешь перевоспитывать?

      – Нет. Чертовски хочется верить, что ты поняла, в какие неприятности меня втянула?

      – Конечно! Только об этом и думала все время, пока ждала тебя! – воскликнула я, совершенно искренне полагая, что так оно и было.

      Вовсе необязательно безостановочно себя ругать. Если совесть есть, она мается в автономном режиме, когда голова занята другим. И неожиданно выдает результат маяты – «прости» и нервная дрожь пальцев, которую я с удивлением сначала увидела, потом ощутила, берясь за чашку. Вик тоже не упустил из виду проявление моего подсознательного самобичевания и усмехнулся:

      – Надеюсь, ты придумала, как я должен вытащить тебя из этого дела?

      – Да напишите в протоколе, что о трупе вам сообщил какой-нибудь аноним. Или осведомитель. А еще лучше, что Юрьев снял у Ивана квартиру и обнаружил на балконе кое-что. Это же формальность.

      Последнее я брякнула напрасно. Вик недовольно посмотрел на меня и снова замкнулся.

      – Мне не дождаться твоего прощения, милый? Тогда спокойной ночи. Юрьев с Балковым в засаде, надо полагать? А под балконом кого-нибудь поставили? Второй этаж, остекления нет, охотники за трупами могут попробовать забраться с земли. Потому что если Вера Сергеевна уже заперлась на цепочку, не побеспокоив ее, дверь тамбура не откроешь.

      Измайлов сжимал и разжимал кулаки, кусал губы и вдруг расхохотался.

      – Вик, ты чего? – тихо спросила я.

      Полковник еще с полминуты предавался очищающему душу занятию, а потом весело бросил:

      – Потрясающе! Неисправима в принципе. Неспособна на раскаяние и покаяние совершенно.

      – Положим, раскаяние выражается покаянием. Покаяние – извинениями. Ты знаешь еще какие-то способы?

      – Угу. После извинений надо вести себя соответственно. В данной ситуации ни слова больше не произносить об убийстве. Я уж было решил – выдержишь и молча удалишься. Ладно, детка, тебе сегодня досталось. Испугалась порядком. Расслабься, ребята взяли двух красавцев, после того, как те убедились в том, что труп в коробке, и начали заклеивать