Элегiя на закате дня. Олег Красин

потому что любил, когда летний ветер овевает лицо.

      Коляска, то мелко подрагивала на булыжной мостовой, то бесшумно шуршала колесами по немощеным улицам, посыпанным мелкой глиняной крошкой.

      Он представлял спальню Лёли: как она лежит в постели, голая и жаркая, как обвивает жадными руками этого усатого офицера. Ею губы шепчут прерывистым страстным шепотом те нежные слова, слова любви, которые она раньше дарила ему, Тютчеву.

      Улан тоже обнимает её, ласкает губами шею, плечи, целует лицо, но не торопится насладиться ею. Он окидывает спальню взглядом и видит на старом комоде дагерротип с изображением Тютчева. Усы его недовольно топорщатся, рука тянется к комоду, и портрет Тютчева падает на пол. Тонко звенит разбитое стекло. Лёля вскрикивает, но улан не выпускает её из объятий.

      Зачем ей этот une verte vieillesse vieil homme37, спрашивает он. Его время прошло, он отжил своё. Теперь наступило их время и никто, даже старик не должен им мешать. Глаза Лёли широко раскрыты, словно она хочет что-то сказать в ответ, возразить, но офицер не дает ей этого сделать. Он грубо овладевает ею и всё, что она намеревалась произнести, о чём попросить или что потребовать, остается невысказанным у неё на языке.

      От его напора и жесткой силы она буквально теряет сознание, а возникшие было возражения и мысли о Тютчеве, растворяются где-то в далеком тумане воспоминаний, теряются в ворохе беспомощных мыслей, уплывающих в волне наслаждения.

      Да и к чему эти возражения? Разве они важны для неё? Или важны для усатого улана?

      Только портрет на полу. Он лежит лицом вверх и всё видит и слышит. Видит судорожные напористые движения мужчины, слышит всхлипы и стоны Елены Александровны, тонувшей в омуте удовольствий. Она стонет и вскрикивает до тех пор, пока этот омут не поглощает обоих с головой.

      Он явственно видит эту картину, точно присутствует там, в спальне, стоит и смотрит на них сбоку, от двери. Тютчев чувствует озноб, дрожь мысли, которая словно мощный заряд небесного электричества пронзает тело и его начинает по-настоящему трясти.

      Но ведь ничего нет. Ничего не было! Ветер стихает – уличные звуки вновь возвращаются, и он слышит стук колёс, снова въехавших на булыжную мостовую, стук, который как будто отрезвляет, заставляет очнуться от дурных видений.

      Ничего нет, и не будет!

      Нет ни разбитого дагерротипа, нет ни голой пары в спальне. Он, старик уверен в этом, потому что имеет над молодой Денисьевой власть.

      Происхождение этой власти ему самому доподлинно неизвестно, – любовь ли это или что-то другое, – но власть, реальная, магическая, она, конечно, имеется. Пусть Лёля сейчас флиртует с молодым офицером, пусть любезничает, пусть отдается ему глазами – всё равно она будет с ним, стариком. От этого она никуда не денется.

      Довольно странно чувствовать то, что чувствует он – любить не так как она, почти не любить, но сгорать от желания. И это в его годы!

      Тютчев

37

Бодрящийся старик (фр.)