Элегiя на закате дня. Олег Красин

по крайней мере, неуместно.

      Очень переживал и Тютчев. И, не только потому, что было жалко Андрея, жалко его жену, его братьев и сестер, но с увяданием Карамзинских женщин салон терял свой непередаваемый шарм, очарование умного дома, дающего душевный уют, где каждый находил свое место. Петрарка писал о народе, который родится в горах и которому умирать будет не больно. Тютчев, тоже чувствовал, что умирать ему будет не больно, но больно, когда рядом умирали другие.

      «Ты со мной и вся во мне»

      Поражение в Крымской войне. Смерть императора Николая, восшествие Александра второго. Годы летели, как буйная тройка лошадей под кнутом пьяного кучера. Куда несло их, в какие дали?

      Как ни странно, Тютчев не терзался ревностью. Елена Денисьева, молодая, симпатичная, остроумная и живая девушка, которая и после рождения Лёли маленькой оставалась привлекательной, конечно, должна была вызывать интерес противоположного пола. Тютчев это сознавал, но в душе был абсолютно спокоен.

      Иногда он с удивлением, а то и внутренним трепетом, ловил себя на мысли, что смотрит на неё с равнодушием постороннего человека, отвлеченно наблюдающего историю чужой жизни. Это нарочито-бесстрастное равнодушие пугало, словно он уже умер, и теперь его душа, покинувшая тело, наблюдает сверху за всеми. Будто она превратилась в некоего арбитра, а то и судью людских поступков.

      Но для того, чтобы судить, надо иметь моральное право, а он такого не имел, наоборот, был грешен и не знал, как искупить свою вину.

      Однажды, когда природа скупо одарила северный город коротким бархатным летом, Тютчев невольно подсмотрел, как Лёля любезничала с молодым офицером. Тот был уланом в красном мундире и легком суконном кивере. В руках он держал прутик, нетерпеливо постукивая по хорошо вычищенному, блестящему сапогу.

      Сняв очки, так некстати запотевшие, и протирая их мягким платочком, Тютчев щурился, силился рассмотреть эту пару.

      Офицер казался ему большим красным пятном возле невысокой, воздушной Денисьевой. На Елене Александровне было надето бледно-голубое летнее платье из легких тканей с неизменно-модным кринолином, придающим юбкам вид колокола. В руках у неё был летний зонтик от яркого солнца, но открытых лучей не было – солнце мягко светило из-за неплотных туч, прогревая петербургские улицы, будто охватывая их влажными тёплыми рукавицами.

      На лице её блуждала лёгкая улыбка и временами она негромко смеялась над шутками офицера, показывала красивые белые зубы.

      Дело было в Летнем саду. Денисьева стояла одна, наверное, оставив девочку с Анной Дмитриевной. С Невы дул несильный ветер, развивая ветки деревьев как неприбранные волосы деревенских дев и норовя выхватить зонтик из рук Лёли.

      «Какие у неё глаза! – удивленно подумал Федор Иванович, – какие глаза, господи!»

      Глаза Лёли сверкали антрацитным блеском, точно чёрные алмазы, разогретые изнутри жарким огнем. Сам-то Тютчев в последние годы привык видеть эти глаза