Одержимые. Марина Алексеевна Зенина

влюблялся и любил их, только… перегорал быстро. Буквально за одну ночь. Наутро все они видели его совсем другим человеком: жестоким, беспощадным, грубым. Безжалостным. Но пути назад не было. Его чувства каждый раз играли с ним одну и ту же злую шутку: затуманивали разум, заставляли забыться, полюбить, а затем вдруг резко превращались в нечто иное – устрашающее порой даже его самого. Но поступать иначе он не мог, нет, не мог, уж слишком мучилась пустующая душа – в ней постоянно должен был быть чей-то образ, пусть временно, но безумно любимый. Неважно, чей, – лишь бы не было так пусто внутри и так спокойно в огромном дремлющем замке.

      – Доброе утро, граф, – прошептала Белла, не торопясь открыть глаза, и этот шепот напомнил графу шипение змей, столь распространенных в этих диких краях.

      Лекант не ответил. Он молча стал гладить ее по голой шее и ключицам, едва касаясь кожи подушечками пальцев. «Сейчас», – подумал он и мигом обхватил шею девушки, налегая сверху. Сначала он сжимал несильно, потому что ему хотелось послушать, что скажет Белла. Ему всегда нравилось слушать, что они говорят в эти последние минуты. Это было великим откровением для него.

      – Летар? – удивленно вскинув брови, воскликнула она, и в выражении ее глаз успел мелькнуть не то что бы страх, а непонимание. Она еще была слишком уверена, что граф не причинит ей зла. Еще слишком живы были в ней события этой ночи, о которых, к сожалению, граф уже не помнил. – Что ты делаешь, Летар? – ее голос надорвался, так как легким уже не хватало воздуха. – Ах, пусти! Прекрати же!

      Крепкие руки графа надавили и сжали хрупкую птичью шейку сильнее, чем прежде. Лицо его не выражало почти ничего, кроме толики презрения; лицо Беллы стремительно становилось пунцовым, губы шевелились, издавая лишь тихий хрип, тонкие руки пытались сбросить душителя, нависающего над ней, будто утес, а ноги дергались где-то позади, как и ее глазки, с каждой секундой заплывающие оловянной предсмертной пеленой. Пока она еще могла услышать, граф Лекант произнес: