Остров бесконечной любви. Дана Чавиано

море с приближением ночи становилось все спокойнее. Сесилия раздумывала, как сложилась бы ее жизнь, если бы родители подарили ей братика. Гораздо раньше, чем девушка задумалась об отъезде, папа и несколько месяцев спустя мама умерли, оставив дочку на произвол судьбы в детском доме, а потом она решила убежать – в те дни, когда тысячи людей бросались в воду с криками «свобода, свобода!», точно обезумевшее стадо.

      Пресытившись одиночеством, Сесилия подобрала полотенце и сложила в сумку. Сначала надо принять душ, а потом – в бар! Люди шли веселиться, встречались с друзьями, разбивались на парочки, а ее жизнь казалась сплошной рутиной… если можно так назвать две беседы с одной и той же старушкой. Однако других планов на вечер у девушки не было. Сесилии потребовалось всего полчаса на дорогу домой и еще полчаса, чтобы поесть и одеться.

      Когда Сесилия вошла, бар уже был заполнен полуночниками и табачным дымом – то было удушающее, по-настоящему ядовитое облако. Девушка едва могла дышать в этой атмосфере, она как будто очутилась на пороге онкологической клиники. Пришлось несколько раз чихнуть, и только тогда ее легкие приспособились к концентрации яда.

      «Человек – это существо, которое адаптируется к любому дерьму, – подумала Сесилия. – Вот почему он выживает во всех катастрофах, которые сам же и устраивает».

      Посетители, зачарованные голосом певца, столпились на площадке. Возле барной стойки двое влюбленных наслаждались друг другом в замогильном полумраке. И больше за столиками никого не было.

      Сесилия села подальше от парочки. Официант долго не подходил – возможно, тоже убежал на площадку колыхаться под семидесятилетнее болеро: «Как тяжка мне измена твоя, как мне горько рыдать без тебя. Все, что ты принесла мне, – это черные слезы, черные слезы. И черна жизнь моя…» И вдруг жалостливый характер песни изменился и она превратилась в игривую румбу: «Ты бросаешь меня, я страдать не хочу, я с тобой остаюсь, королева, хоть жизнью плачу…» Танцующие разомкнули объятия, чтобы сладостно всколыхнуть плечами и бедрами, скинуть с себя мрачное настроение болеро. «Вот такой мы народ, – подумала Сесилия, – ищем наслаждения даже в трагедии».

      – Эта песня у меня всегда была одной из самых любимых, – произнес голос за спиной у Сесилии.

      Девушка вздрогнула от неожиданности и, обернувшись, увидела старушку, которая проникла в бар каким-то волшебным образом.

      – А еще это была любимая песня моей матери, – добавила Амалия. – Всякий раз, как слышу песню, вспоминаю маму.

      Сесилия пристальней всмотрелась в ее лицо. Должно быть, это темнота раньше вводила ее в заблуждение: ее собеседнице можно было дать от силы пятьдесят.

      – Вы мне так и не рассказали, что случилось с Куй-фа, когда ее муж уехал на Кубу, и что сталось с той полубезумной девочкой.

      – Какой девочкой?

      – Той, у которой были видения… Которой чудилось, что она видит домового.

      – Анхела не была безумна, – заверила женщина. – Видения – еще не повод объявлять человека сбрендившим. Тебе это должно быть известно, как никому другому.

      – Почему?

      – Ты считаешь