Русские сказки, богатырские, народные. Михаил Чулков

часть из неё спаслась. Пользуясь этим успехом и нагнанным страхом, пошел я прямо к столичному городу, которым овладел, прежде, чем скифы смогли что-либо предпринять к своей обороне. Сам царь со всем своим домом был взят в плен. Война окончилась, Сарматия вся была покорена, и на неё была наложена дань. С этого времени отверзается бездна всех моих злосчастий, и из нее истекает источник бед, потопивший меня до ныне в бесчисленных муках.

      Между взятыми в плен детьми скифского царя была дочь по имени Всемила. Природа не пожалела даров своих, чтобы произвести её совершеннейшим творением на свете. При взгляде на нее, состояние моего сердца получало иной вид, и нечувствительность его исчезла. Глаза мои, устремленные на её прелести, трепещущее сердце, и неизвестное до того движение крови, доказали мне, что я испил сладкую отраву любовной страсти.

      Мы выехали из Сарматии в Варягию. Во время привалов, каждый день по нескольку раз посещал я Скифского Царя; но лишь для того, чтобы видеть предмет страстной любви моей. Всякое свидание служило новыми ранами моему сердцу, которые отворяли в нем чары Всемилы; и наконец понял я, что счастливым мне быть без неё невозможно.

      Между тем, как я продолжал свои посещения, мне представился случай застать Всемилу одну в отцовском шатре. Всё, что терзаемые горем страдания могли иметь благородного и жалостного, изображено было на прекрасном лице её. Я оказал ей должное почтение, и она приняла это без презрения и благодарности, как дань надлежащую её достоинству, чувства не ослабели в душе её из-за несчастий. Печаль Всемилы проникла внутрь моего сердца. Несносно мне было видеть её в таком состоянии. Жалость и любовь соединившись вместе, покрыли меня смущением, и напоили тоскою дух мой. Я желал её успокоить, и говорил всё то, что рассеянные мысли влагали мне в голову. Она отвечала мне на это одними слезами и вздохами. Сколь великое действие произвели они в чувствительной и плененной душе моей! Я стенал о моих подвигах, полагая, что они были единственной причиной её огорчения, и укорял себя за свои победы, извергшими драгоценные слезы из прелестных очей Всемилы. Унылость, потупленные вниз глаза, бледное лицо и запекшиеся уста, являли ей печаль мою. Она же не иначе понимала это, как действие моего о ней сожаления. Это приводило её в удивление, и она не знала, как к этому отнестись.

      – Поздно вы думаете о моем утешении, – сказала она, став виною всего моего несчастья. – Участь моя слишком отчаянна, чтобы я могла забыть её, и принять утешение из уст врага моего.

      – Ах! я не враг вам, – прервал я её горестно, – может ли быть такое? Справедливые небеса! Вам не скрыты тайны сердца моего, вы видите, заслужил ли я такое имя? До какого доведен я бедствия? Исполняя долг мой перед моим Государем, и желая поправить через то собственные мои несчастья, стал я орудием злополучия других и заслужил имя врага! Так, государыня, я стал злодеем вашим против моей воли, но злодей я больше сам себе. Я погубил сам себя, и усугубил жестокость вашей участи. О тщетное