Делай, что хочешь. Елена Николаевна Иваницкая

– чем? – спросил я, когда она принесла узорный кувшин и керамический стакан.

      – Приход-расход, я же счетовод, – срифмовала она, но не засмеялась. И преспокойно скрылась в доме. Оставить гостя одного – это, наверное, в нравах границы.

      Она сосредоточенно считала на маленьких, с ладонь размером странных счетах вроде античного абака, внимательно записывая результаты в две толстые книги. На меня смотрели ее летящие брови и ресницы, похожие на крылья черной бабочки или на лепестки черного мака. Я удивился тому, что она сидит ко мне лицом и свет ей падает справа. Вот как, она левша… На подоконник тяжело вспрыгнул громадный кот, растекся рыжей шкурой по ту сторону решетки, уставившись на меня золотыми монетами. Глаза желтые, как у Юджины… Окна зарешеченные – граница…

      Мне было лет пять-шесть, когда дядя привел меня в студию скульпторши, показавшейся мне страшной каменной старухой. Я жался к дяде, стараясь не смотреть на жуткие предметы, окружавшие толстую ведьму в сером балахоне, особенно на белый обрубок человека без головы и бурую ногу без человека. Крупная рука с толстыми пальцами отщипнула кусочек глины от влажного кома, пальцы пришли в движение, мне захотелось зажмуриться, но вдруг на широкой ладони появился крошечный улыбающийся щенок. В семейные анналы внесено, что я всплеснул руками, подпрыгнул, завизжал и прокричал в восторге: «Я понял! Ты не ведьма, ты мать-природа!» Альма Друд, став действительно старой и по-настоящему знаменитой, продолжала любить меня – наверное, за то, что никто больше не называл ее от всей души матерью-природой.

      На пороге заветных дверей должен прозвучать отчаянный вопрос: «Ты меня любишь?» – и мой медленный, строгий, сомневающийся ответ: «Это зависит от тебя…».

      Кот просунул сквозь решетку круглую башку, вихрем перелетел через перила и замелькал в траве рыжим сполохом.

      – Это они, – сказала Герти, но я ничего не видел и не слышал и даже привстал.

      – Точно, точно! – засмеялась она на мое движение. – Еще не так близко. Как-то он их нутром чует, мудрец хвостатый.

      – Может быть, это ваш отец возвращается?

      – Папка вряд ли сегодня вернется…

      (Ах вот как, его не будет!)

      – … да и сообщает о нем разбойник по-другому. Ясным человеческим языком орет: Старый Медведь едет!

      – Совсем человеческим?

      – Вот увидите. И услышите. – Она убрала книги в шкаф и появилась на веранде со стопкой толстых красных тарелок. Начались сердцестучательные, признаюсь, минуты. Герти накрывала на стол, не потрудившись расстелить скатерть, а я даже сквозь волнение удивился простоте и грубости их трапезы: хлеб, сыр, оливки, холодная пшенная каша. Это к такому обеду меня приглашают? Я даже вздрогнул от неловкости за их то ли бедность, то ли неумелость. Или на границе так принято?

      Но тут показались всадницы. Кот выступал впереди, словно вел их на буксире.

      – У нас гость! – крикнула Герти, хотя они и сами это видели. Подбежал мальчишка, они спешились и ушли с ним. Наконец появились снова. На обеих синие штаны, синяя