Солист Большого театра. Матвей Хромченко

или пожелания»? «Никаких пожеланий у меня нет, пой, как поёшь».

      Ещё одно кредо Голованова: спектакли Большого должны быть «эталоном исполнительского искусства (следовательно) эталоном должен быть каждый их участник». Пока он был худруком, чаще всего Индийского гостя пел отец.

      (Есть версия: якобы Козловский, едва ли не единственный, кто позволял себе спорить с Головановым, не согласился с его интерпретацией этой партии и от неё отказался).

      Мне кажется, Голованов был внимателен к нему изначально, и сложись в 1930-е судьба великого дирижёра иначе, принятого им в труппу певца занял бы в своих спектаклях ещё до войны. Во всяком случае, Н. С. знал, что студент киевского института солировал в ансамбле ЭВОКАНС, а в московские годы записал на пластинку две еврейские песни («На высокой горе», «Провожальная»), иначе с чего бы однажды шутливо назвал «пропагандистом еврейской песни». А в другой раз, что-то в театральном буфете рассказывая группе коллег, увидев идущего мимо отца (ему в окружении дирижёра запомнился смеющийся Пантелеймон Норцов), удержал за локоть и отрекомендовал: «а вот и наш Боян русской песни»! Чем надолго смутил – или напророчил? русские народные песни отец запел гораздо позже, когда решил, что для них голос окреп.

С. Хромченко в роли Бояна

      И во что едва верится: ныне израильтянин Дмитрий Якиревич утверждает – «слышал от Соломона Марковича»: когда в 1936-м ЕВОКАНС гастролировал в Москве, «Хромченко сумел организовать выступление ансамбля в Большом театре. Попасть на него сумела только музыкальная элита столицы» (из интервью, Интернет). Если так действительно было, то Николай Семенович не очень-то и шутил.

      Зачинатель жанра

      Какие только песни ни напевала у колыбели младшего сына мама: еврейские, украинские[17], русские, неаполитанские. И потому он предъявлял свой юный альт первым экзаменаторам украинской «Дывлюсь я на небо», неаполитанской «Как ярко светит после бури солнце», и – непостижимо для малыша – старинной студенческой грустной «Быстры как волны дни нашей жизни». Понятно, что в синагоге и еврейском ансамбле звучал идиш. В «Тачке» начинающий певец услаждал слушателей комсомольско-коммунальными шедеврами на украинском языке. В институте и аспирантуре его репертуар пополнился классикой – русскими и европейскими романсами.

      Сегодня можно сказать, что песня сопровождала его с первых дней и до последних лет, а он в благодарность стал её, по Голованову, пропагандистом (не только еврейской), бояном (не только русской) и зачинателем нового песенного жанра. Это не я, любящий сын, придумал, так написал многолетний коллега отца Анатолий Орфёнов.

А. И. Орфенов

      Один из представителей пред- и послевоенного поколения солистов Большого театра, о них автор предисловия к книге его воспоминаний, Андрей Хрипин, назвав имена, пишет: «это были уникальные голоса, редкостные индивидуальности, многие из них ещё и прекрасные актёры» (Музей ГАБТа).

      Дорогого стоят и другие его признания. «Он

17

В истории украинского языка и идиша филологи находят нечто общее: первым до начала XIX века местная элита брезговала как холопским, на втором говорил простой люд, и потому в отличие от иврита, «языка пророков», он считался жаргоном. Отношение к разговорной «мове» и языку галуты, местечек, вобравших народность словаря и стилистику устной речи, сменилось после того, как и тот и другой творчеством Тараса Шевченко, Ивана Франко и Леси Украинки, Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорим и Ицхок-Лейбуш Переца стали языками классической литературы.