Жизнь: вид сбоку. Александр Староверов

если женюсь, не будет больше – на этой королеве все и закончится.

      Можно было отшутиться, да и Ира говорила наверняка не всерьез, только чтобы отвязаться от глупых подозрений, но паника – плохой советчик.

      Сердечко мое задергалось, как препарируемая лягушка под током, и я жалко пролепетал:

      – Но я же еще маленький, я несовершеннолетний…

      Это сейчас, будучи взрослым дядькой за сорок, я понимаю, какую огромную ошибку совершил, а тогда…

      Можно делать все.

      Можно хамить, тупить, не приходить домой ночевать, можно врать и изворачиваться, в конце концов, можно даже изменить, хотя очень не рекомендуется. Одного делать нельзя – нельзя позволить усомниться любимой женщине в своей любви.

      И решительности.

      Любимая женщина должна быть всегда уверена, что этот смешной, невоспитанный и не всегда приятно пахнущий охламон пойдет за нее в огонь и в воду. Мир перевернет, горло перегрызет любому, не говоря о такой мелочи, как штамп в паспорте поставить. Если она будет уверена – простит все, а если не будет…

      То и не будет ее очень скоро рядом.

      – Маленький, значит, ты еще маленький… – словно только что проснувшись, не веря в навалившуюся на нее реальность, прошептала Королева.

      – Ну, в смысле – не-не-несовершеннолетний, – заикаясь, уточнил я.

      Никогда до этого я не видел Королеву злой.

      Раздраженной, плаксивой, хандрящей – да, но не злой.

      Вообще, она отличалась чрезвычайно спокойным и дружелюбным, воистину королевским нравом. А меня она еще и любила. Я даже подумать не мог, что это ласковое, дарящее мне столько радости и самоуважения существо может быть таким…

      Вот еще секунду назад любила – и ее можно было потрогать, потеребить ей волосы, сделать еще миллион разнообразных приятных вещей. И она с готовностью исполняла все мои дурацкие прихоти. Подставляла волосы, терлась, изгибалась, мурлыкала и приоткрывала свои невероятные губы для поцелуя. Еще мгновение назад я был уверен в ней как в собственной руке. Разве может рука не почесать нос, если я этого хочу? Одно мгновение назад она была безоговорочно моей, а сейчас…

      Чужое, злое, враждебное мне существо.

      Щеки пошли красными пятнами, губы стали тоньше, черты лица острее, в глазах – презрение.

      Не влезай – убьет!

      Перемена случилась так быстро, без промежуточных стадий, что я просто испугался.

      Меня частенько ругала мама, самая моя любимая и близкая до нее женщина. В детстве она даже меня била, но я твердо понимал, что она – моя мама и что она меня любит.

      А тут я не понимал. Я ничего не понимал…

      – Несовершеннолетний, значит? – спросила Королева, и ее шепот превратился в шипение: – Несоверш-шш-шеннолетний… хорош-шш-шо. Давай поженимся через пару месяцев, когда соверш-шш-шеннолетний будеш-шшь. Хорош-шшо?

      Добрейший и милейший ласковый котенок окончательно превратился в гипнотизирующую меня змею. Я оцепенел от ужаса и не слушающимся меня языком забормотал очередную чушь:

      – Но… но… нам надо институт закончить. Нам… нам… родители не разрешат. Где… где… мы будем жить, что… мы будем