Сплетение судеб, лет, событий. Татьяна Мюллер-Кочеткова

привлекали и философские произведения, в частности, книга Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра». Ее романтический пафос и поэтичность не оставляли меня равнодушной, хотя в ее сути я мало что понимала. Но какого подростка, читающего книги, не увлекли бы такие слова Ницше: «В человеке велико то, что он – мост, что он не цель: он восход и закат…»

      Все это давало мне много поводов для дискуссий со сверстниками, среди которых выделялся один паренек, Иоси (Иосиф), также очень начитанный. С ним я могла часами спорить, гуляя по длинному молу, отделявшему пляж от порта. Волны разбивались об огромные блоки мола, летели брызги, часто дул сильный ветер, но наши дискуссии продолжались, пока не начинало темнеть, и мы бегом отправлялись домой.

      Иоси привлекал меня исключительно как умный товарищ, с которым было интересно общаться, хотя он, помнится, был красивым парнем со жгучими черными глазами. Никакой влюбленности я не испытывала, и в этом отношении еще долго оставалась ребенком, хотя читала книги для взрослых. Все, что касалось сексуальной сферы, проскальзывало мимо моего сознания и не затрагивало моих чувств. Это было, по всей вероятности, в большой степени связано с условиями, в которых я росла. Телевидения тогда еще не существовало. Дома, кроме нас, детей, были только дедушка и бабушка. Я наблюдала, как трогательно они заботились друг о друге, особенно, если кто-то из них заболевал. Но я никогда не видела их в обнимку или целующимися. Они еще не были старыми, но все интимное происходило за закрытыми дверьми, когда мы спали. Нас, детей, целовали на ночь, обнимали, но это была очень понятная мне отеческая или материнская любовь, в которой я нуждалась не меньше других детей.

      Гита, я, бабушка и Ида, 1933 г.

      В 13-летнем возрасте, ученицей шестого класса, я начала давать уроки отстающим ученикам. По-видимому преподаватели нашей школы поручали мне эту работу не только потому, что я очень хорошо училась и была весьма активной в классе, но также потому, что я довольствовалась очень низкой платой за урок – 20 сантимов, то есть столько, сколько стоил билет в кино, а в оперу школьников впускали за 25–50 сантимов. Я очень не любила просить денег на развлечения или мороженое у дедушки и бабушки, хотя знала, что они мне не откажут.

      Один из моих учеников жил в той части города, которая называется Новая Лиепая, и путь туда был не близок. Приходя к нему, я неизменно наблюдала одну и ту же сцену: верзила-второгодник лежал на кровати во всей одежде, а его мама, завидев меня, хватала метлу и кидалась к нему: «Вставай, лентяй, учительница пришла!». Вскоре это мне надоело, и я перестала туда ходить.

      Другая моя подопечная запомнилась мне совсем в ином свете. Она была чрезвычайно одаренной музыкальными способностями, но отставала по некоторым школьным предметам. Ее мама торговала на рынке селедкой. Полная, с красным обветренным лицом, в огромном резиновом фартуке, она доставала красными набухшими руками жирную селедку из бочки и заворачивала ее в кусок газеты, сразу