Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус. Анатолий Бородин

помещения, так что расположены мы были недурно. При всей наружно сохранявшейся дисциплине нас “жалели”, не особенно рано будили, всегда дозволяли съезжать на берег, не муштровали, не наказывали, исключая очень редких случаев, – не задавались мыслью обращать нас в морских волков»[207].

      Кадеты знакомились с морем, с матросскими обязанностями, что им, может быть, как и в свое время М. А. Пещурову, «подчас и сильно надоедало, но все-таки нравилось, в особенности катание на шлюпках, и под веслами, и под парусами». «Я уже тогда, – признавался он, – ощущал что-то особенное в груди и во всем своем внутреннем человеке, когда бывало порядочно скрепчает ветерок, фрегат ляжет на бок, начнет и скрипом, и, так сказать, подпрыгиванием, заявлять о своей борьбе, как бы живого существа, с волной и ветром; брызги волн станут обдавать как бы дождем, а ветер, пробираясь между рангоутом, снастей и парусов, свистит и воет и вообще задает такой концерт, какого на суши не услышишь никогда»[208].

      Не всем, однако, морская служба пришлась по сердцу. Василия Верещагина и Василия Давыдова «укачивало более всех», и над ними «офицеры очень потешались». Позднее Верещагин признается, что морская качка окончательно отвратила его «впоследствии от мысли посвятить себя морю».

      «Насколько мне интересно было познакомиться с Кронштадтом, морем и морскою жизнью, – продолжает Верещагин, – настолько же неприятны и даже неинтересны были морские учения. Раздается команда, <…> дудки боцманов свистят, и мы бежим, ползем по веревочным лестницам до первой, а то и до второй площадки на мачте <…>. Работенка, нечего сказать! Кажется, какую хочешь, хоть каторжную работу справил бы на берегу, взамен этой, производимой между небом и землей.

      Само взбегание по веревочным лестницам куда как неприятно, особенно при ветре и качке; о том, чтобы бежать впереди матросов, как это следует, и думать нечего – цепляешься за ванты, прижимаешься к ним, чтобы не отделиться, не оторваться и не бухнуть в море. В то время, как взбираешься вверх – смотреть вниз на палубу жутко; – я никогда не любил глядеть с высоты, смотреть же на море волнующееся, пенящееся и ревущее – еще хуже; joli metier![209] можно сказать. К этому надобно прибавить, что на ученьи или в плаваньи, в пылу команды перепадало и гардемаринам немало жестких замечаний, а о матросах и говорить нечего – их награждали иногда преобидною бранью, только, так как она на вороту не висла, за нее как-то никто не сердился»[210].

      Первые 1,5 месяца, во время стоянки на якоре на малом Кронштадтском рейде, кроме двухдневного перехода в Ревель и обратно, гардемарины изучали судно, его вооружение и машины; участвовали во всех парусных и артиллерийских учениях и авральных работах; ездили иногда в порт, в ремонтное заведение, на военный завод, на пильную, в шлюпочную мастерскую; осматривали доки и запасные материалы; были на многих военных и на некоторых купеческих судах; учились управлять шлюпками, содержание которых в порядке возложено было на их ответственность.

      Во время перехода из Кронштадта

207

Детство и отрочество художника… С. 234–235.

208

Пещуров М. Указ. соч. С. 20.

209

«Joli metier!» – «хорошенькое дело!» (фр.).

210

Детство и отрочество художника… С. 236–237.