Не стреляйте белых лебедей. Борис Васильев

ласковыми глазками, улыбался, любил всех бесконечно, жалел почему-то и все пытался хорошее что-то сказать, людей порадовать. Но мысли путались, суетились, как те черноголовики, а слов ему сроду не хватало: видно, при рождении обделили. А уж когда вторую-то кружечку опрокинул – и совсем затуманился.

      – Страдает человек. Сильно страдает, мил дружки вы мои хорошие. А почему? Потому сиротиночки мы: с землей-матушкой в разладе, с лесом-батюшкой в ссоре, с речкой-сестричкой в разлуке горькой. И стоять не на чем, и прислониться не к чему, и освежиться нечем. А вам, мил дружки мои хорошие, особо. Особо вы страдаете, и небо над вами серое. А у нас – голубое. А можно разве черным по голубому-то, а? По сини небесной – номера? Не-ет, мил дружок, нехорошо это, арифметикой по небу. Оно для другого дадено, оно для красоты, для продыху душе дадено. Вот!

      – Да ты поэт, мужик. Сказитель!

      – Ты погоди, мил дружок, погоди. Я чего хочу сказать-то? Я хочу, чтоб ласково всем было, вот. Чтоб солнышка всем теплого вдосталь, чтоб дождичка мягкого в радость, чтоб травки-муравки в удовольствие полное. Чтоб радости, радости чтоб поболе, мил дружки вы мои хорошие! Для радости да для веселия души человек труд свой производить должен.

      – Ты лучше спляши нам для веселья-то. Ну?.. Ай, люли, ай, люли! «Светит месяц, светит ясный…»

      – Не надо! – крикнула было рыжая. – Он же на ногах не стоит, что вы!

      – Кто не стоит? Егор не стоит? Да Егор у нас – молоток!

      – Давай, Егорушка! Ты нас уважаешь?

      – Уважаю, хорошие вы мои!

      – Не надо, тятька!

      – Надо, Колюшка. Уважить надо. И – радостно. Всем – радостно! А что мурашей вы пожгли, то бог с вами. Бог с вами, мил дружки мои хорошие!

      Захлопал плешивый:

      – «Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягодка малинка, малинка моя!..» Шевелись, Егор!

      Пели, в ладоши хлопали: только сынок да рыжая смотрели сердито, но Егор их сейчас не видел. Он видел неуловимые, расплывающиеся лица, и ему казалось, что лица эти расплываются в счастливых улыбках.

      – Эх, мил дружки вы мои хорошие! Да чтоб я вас не уважил?..

      Три раза вставал – и падал. Падал, хохотал до слез, веселился, и все хохотали и веселились. Кое-как поднялся, нелепо затоптался по поляне, размахивая не в лад руками. А ноги путались и гнулись, и он все совался куда то не туда, куда хотел. Туристы хохотали на все лады, кто-то уже плясал вместе с ним, а рыжая обняла Кольку и конфетами угощала.

      – Ничего, Коля, ничего. Это сейчас пройдет у него, это так, временно.

      Не брал Колька конфет. И смотрел сквозь слезы. Злые слезы были, жгучие.

      – Давай, Егор, наяривай! – орал сивый. – Хорошо гуляем!

      – Ах, мил дружок, да для тебя…

      Кривлялся Егор, падал – и хохотал. От всей души хохотал, от всего сердца: весело ему было, очень даже весело.

      – Ай, люли, ай, люли! Два притопа, три прихлопа!..

      – Не надо!.. – закричал, затрясся вдруг Колька, вырвавшись из рук рыжей. – Перестань, тятька, перестань!

      – Погоди, сынок, погоди. Праздник ведь какой! Людей хороших встретили. Замечательных