Три дня. Никто не знает, как жить. Дмитрий Помоз

сейчас чужие и пустые. И все оттого, что они не мои. Только теперь я понял это.

      Я знаю свою деревню и свои любимые места и занятия, а не бабушкины. Я не имею понятия, что она любит кушать, когда ест в одиночестве, где она гуляет и во что играет, когда я не приезжаю к ней на выходные или каникулы. Не знаю, с какими книжками она ложиться ко сну, и какой напиток остывает в ее чашке, когда сон незаметно слетает с книжных страниц и похищает ее в страну грёз.

      В моём маленьком мире мне ее не найти, там только она может меня отыскать. Но сейчас она потерялась, а не наоборот, и теперь я стою в её мире и не знаю куда идти!..

      «Я не знаю куда идти!»

      Холод этой мысли напоминает мне папу.

      – …я не знаю куда идти мне идти! Я не знаю куда идти..! Я не знаю, я не знаю, я не знаю!…

      – Папа…. Папа…. Папа..

      ***

      Он сидел в заляпанной жирными, никогда не высыхающими пятнами футболке, с простиранными до разрыва ткани швами на шее и рукавах, его когда-то сильные ноги-корни сейчас высели одна на другой худые, как два увядших стебля, осунувшееся тело тяжело дышало в крепком тревожном сне, опираясь налитой оловом головой на кисть левой руки. С периодичностью в несколько минут из его рта начинали вылетать нечленораздельные звуки и слюни. Он разговаривал во сне. Между указательным и средним пальцем правой руки он зажимал давно потухший огарок сигареты, стлевший почти до середины фильтра. Сигарета выгорела целиком, он так ни разу и не поднес ее к губам. Серые обрубки упавшего пепла кучно лежали прямо у его ног, на прожжённом до угольной черноты паркете.

      Таким я увидел его тогда. Таким я увидел своего папу тем весенним вечером, когда мы с бабушкой зашли проведать его дома. Таким я увидел его первый раз.

      С того дня, как мама приехала встречать нас на вокзал одна, без него, папа больше не жил с нами в нашей общей квартире. Он больше не приходил туда «домой», теперь он приходил «в гости». Так говорила и просила говорить нас обоих мама. Поэтому виделись мы очень редко. Мама пускала его только раз в неделю. И только ко мне.

      Сначала он приходил точно раз в семь дней. Приходил, и я очень радовался, узнавал его привычную одежду, походку и улыбку. Хотя часто он терял её, неловко пытаясь это скрыть. Еще от него постоянно пахло, как от бабушкиных компрессов, которыми она натирает меня от гриппа и простуды.

      Мы играли и разговаривали обо всем. Каждый раз он смотрел на дверь маминой комнаты или ту, которая ведет на кухню или на лестницу, в зависимости от того, где была мама – дома или нет. Мне казалось, он, как бабушка, хочет научиться смотреть сквозь, в самую суть и увидеть её. А потом он тихонечко спрашивал меня, чем она занята, а если мамы не было дома, то где она и когда вернется. И каждый раз он интересовался, как у неё дела. Когда я отвечал ему, казалось, никто и никогда на свете не старался так внимательно следить за моим ответом, словно пытаясь схватить каждый звук, каждую