Ежевичная водка для разбитого сердца. Рафаэль Жермен

вмешалась Катрин.

      – Нет, технически это совершенно неверно! – возразил Никола. – Ной… дело в том, что… конечно, я, например, разделяю ценности, близкие к левым, но… это не значит, что… дело в том, что это очень важно, чтобы… тебе надо развивать критическое суждение, понимаешь?

      Когда дошло до «критического суждения», мы с Катрин рухнули на диван от смеха.

      – ЭЙ! Я пытаюсь объяснить моему сыну важные вещи! – заявил Никола на полном серьезе, уходя за Ноем в его комнату.

      – В чем-то он прав, – сказала я.

      – Забей! Да здравствуют левые!

      – Нет, я хочу сказать, что Никола прав.

      – Чума, – ответила Катрин, язык у нее начал заплетаться. – Тебе бы понравились в восемь лет лекции по политологии вместо сказки на ночь?

      Я улыбнулась. Когда мне было восемь лет, отец укладывал меня спать не со сказкой, а с непристойными анекдотами, от которых я покатывалась со смеху, пока моя мать читала в гостиной.

      – Моя мать! – воскликнула я, вспомнив о ней.

      – Что твоя мать?

      – Так ведь моя мать говорила с Флорианом! Сейчас я ей позвоню.

      Но трубку никто не брал. Я посмотрела на часы. Около девяти – она, наверно, в театре. А автоответчика у нее, конечно же, нет.

      – Выпьем еще? – предложила Катрин.

      – Нет, не стоит… И вообще, я, наверно, пойду спать.

      Переживания этого дня вдруг навалились на меня, как тонна – как тысяча тонн – кирпичей. В гостиную вышел Ной, очаровательный в пижамных штанишках с надписью «Монреаль Канадиенс». Он побежал в ванную чистить зубы и вернулся к нам примерно через восемь секунд.

      – Хм, – хмыкнула Катрин. – Что-то недолго ты чистил зубы.

      – А у тебя язык заплетается! – ответил ей Ной, смеясь, и мне тоже стало смешно. Он чмокнул нас обеих и убежал в свою комнату.

      – Серьезно, – сказала я Катрин, – я на ногах не держусь.

      Я и правда не помнила, чтобы когда-нибудь так уставала за всю свою жизнь.

      – Как ты? – спросил меня Никола, закрыв дверь комнаты Ноя.

      – Навалилось, – ответила я. – Пойду, возьму пример с Ноя. Ты мне тоже споешь колыбельную про критическое суждение?

      Никола погрозил мне пальцем, а Катрин на диване покатилась со смеху. Через пятнадцать минут я лежала под цветным пуховым одеялом между счастливо мурлыкавшими Ти-Гусом и Ти-Муссом. Я не сказала Катрин и Никола, что глубина и интенсивность бесконечно долгого взгляда, которым мы обменялись с Флорианом, убедили меня в том, что между нами еще что-то есть и что эта мысль, даже когда я содрогалась от гнева, грела мне сердце.

      «Я не должна так думать», – шепнула я темноте и двум спящим котам. Но я уже знала, что гнев иссякнет и негодование пройдет, а эта мысль останется. Будь ты проклято, слабое сердечко, подумала я. Через приоткрытую дверь мне было слышно, как Никола и Катрин смеются и разговаривают вполголоса. У них двое детей на руках, успела я подумать и уснула.

      На следующий день, когда я встала, Катрин с Ноем уже ушли. Никола сидел за своим временным столом,