На границе стихий. Проза. Сергей Смирнов

получилось, он аж на дыбы встал, глаза налил, а клычищи у него с палец, во такие! Вот теперь, думаем, похож, любуйтесь теперь на естественный ход событий, вот вам, живодёры, дикий экземпляр. Так нас растак. Тут тётка к нему подходит, курортница: миша, миша, на тебе, покушай. А нам говорит: он ведь ручной совсем и здесь его все любят, а вы, вы – только провоцируете! Как этот любимец рявкнул, как зубами щелкнул – тётка в отпад, в туфли намочила. А-а, – ревёт, – спасите! Отдышалась, говорит: я на вас в милицию заявлю, туфель только мой достаньте. А мишка бегает, бренчит цепью и рвёт её, туфель этот нюхает и ещё больше звереет, и на тётку кидается. Смельчаков, конечно, нету, кончились давно. Ну, чтоб за туфлей-то к нему в пасть лезть.. А тётка канючит: туфли-то новые, только перед отпуском купила, жа-алко. Ну что ж, и мы её пожалели, отвлекли бешеного Майкла, ну, мужик один храбрый сразу нашелся, выхватил туфлю и ушёл вместе с тёткой.

      Никто не засмеялся.

      – Ну, и в чём мораль? – угрожающе спросил Неломайшапка.

      – А не в чём! Просто я, когда вижу животное на цепи, сразу вспоминаю, что мы с тобой, бригадир, про-ле-та-ри-ат.

      – Балабол ты, Роговицын, трепло чукотское…

      Когда ополовинили первый ящик, Гудерианыч достал из-под нар перламутрово-зелёный аккордеон и, растопырив мёртвые пальцы, заиграл «Журавлей».

      – Там есть пра-аво на тру-у-уд! – сиплым фальцетом надрывая связки, голосил Гудерианыч. – Там люде-ей ув-в-важа-ают!

      – А чего у него с рукой-то? – шёпотом спросил Стелькин.

      – Он в лагере завклуб был, спел про родину – вохра ему руку прикладом отбила, – ответил Роговицын, брызгая слюной сквозь редкие зубы.

      – А чё, про родину нельзя?

      – Он же немец. Ему – нельзя!

      К началу второго ящика все уже говорили одновременно.

      – Морды брезентовые! – вопил Баряба. – Рукавицы небритые! Дайте сказать!

      – А у попугаев нынче гон! Потому что они в другом полушарии живут!

      – Если гон, то конечно живут.

      – А я, знаешь, просыпаюсь однажды, вижу – вытрезвитель, вся бригада на койках! Вот эт-то номер, думаю!

      – Да не вытрезвитель это был, а палата! В венерическом отделении!

      – Это мы к Вальке Драге в гости сходили!

      – Да-а… Валька – она такая!

      – Ну, теперь пусть она к нам приходит… снова…

      – …а то мы в соседнюю, в женскую палату уйдем!

      – Надо записку оставить, чтоб не заблудилась!

      Каждый кричал своё, каждому хотелось высказаться. Даже рёв ветра, как ни старался, как ни бился в окна и стены, никак не мог прорваться сквозь плотную завесу удалых голосов.

      Бурмастер Матвеич, сменщик Слона, у себя на буровой с такой силой давил снаряд в морское дно, что ДЭСка захлёбывалась собственным стуком, и в столовой начинал медленно гаснуть свет.

      Все говорили хором «Матвеич давит».

      Потом с буровой пришли, приползли за трактором: переезжать на следующую скважину.

      – Перевозка!

      – Ну,