Потерпевшие кораблекрушение. Роберт Стивенсон

допустить, чтобы ты отправился через всю Америку в погоне за мыльным пузырем. Приняв место, которое я, по счастью, могу тебе предложить и за которое многие молодые люди ухватились бы с величайшей радостью, ты будешь получать для начала целых восемнадцать шиллингов в неделю.

      – Восемнадцать шиллингов в неделю! – вскричал я. – Да ведь мой бедный друг давал мне больше, ничего не получая взамен!

      – Если не ошибаюсь, именно этому другу ты хотел бы теперь возвратить свой долг, – заметил дядя с видом человека, выдвигающего неопровержимый довод.

      – Эда-ам! – сказал мой дедушка.

      – Мне крайне неприятно, что вам пришлось присутствовать при этом разговоре, – произнес дядя Эдам, с угодливым видом поворачиваясь к каменщику, – но ведь вы сами так захотели.

      – Эда-ам! – повторил старик.

      – Я слушаю вас, сударь, – сказал дядя.

      Дедушка несколько секунд просидел молча, попыхивая трубкой, а затем сказал:

      – Смотреть на тебя противно, Эдам!

      Было заметно, что дядя обиделся.

      – Мне очень грустно, если вы так думаете, – заметил он, – и тем более грустно, что вы сочли возможным сказать это в присутствии третьего лица.

      – Оно, конечно, так, Эдам, – сухо отрезал старик, – да только мне на это почему-то наплевать. Вот что, малый, – продолжал он, обращаясь ко мне, – я твой дед, так, что ли? А Эдама ты не слушай. Я пригляжу, чтобы тебя не обидели. Я ведь богат.

      – Папа, – сказал дядя Эдам, – мне хотелось бы поговорить с вами наедине.

      Я встал и направился к дверям.

      – Сиди, где сидел! – крикнул мой дед, приходя в ярость. – Если Эдаму хочется поговорить, пусть говорит. А все деньги здесь мои, и я заставлю, чтобы меня слушались!

      После такого предисловия у дяди Эдама явно пропала охота говорить: ему дважды предлагалось «выложить, что у него на душе», но он угрюмо отмалчивался, причем должен сказать, что в эту минуту мне было его искренне жаль.

      – Вот что, сынок моей Дженни, – сказал наконец дедушка. – Я собираюсь поставить тебя на ноги. Твою мать я всегда любил больше, потому что с Эдамом каши не сваришь. Да и ты сам мне нравишься, голова у тебя работает правильно, рассуждаешь ты, как прирожденный строитель, а кроме того, жил во Франции, а там, говорят, знают толк в штукатурке. А это – первое дело, особливо для потолков; небось, по всей Шотландии не найдешь строителя, который больше меня пускал бы ее в ход. А хотел я сказать вот что: если с капиталом, который я тебе дам, ты займешься этим ремеслом, то сумеешь стать богаче меня. Ведь тебе полагается доля после моей смерти, а раз она понадобилась тебе теперь, ты по справедливости получишь чуток поменьше.

      Дядя Эдам откашлялся.

      – Вы очень щедры, папа, – сказал он, – и Лауден, конечно, это понимает. Вы поступаете, как сами выразились, по справедливости; но, с вашего разрешения, не лучше ли было бы оформить все это письменно?

      Тлевшая между ними вражда чуть не вырвалась наружу при этих не вовремя сказанных словах. Каменщик