На заре самурайской вольницы. Александр Альшевский

То, что он их найдет, Тоба не сомневался. Пока же надо сохранять, хотя бы внешне, нормальные отношения с Ёринагой. Благодаря такой позиции Тобы буйства Ёринаги и слухи, распускаемые Тадамити, не имели для левого министра ощутимых последствий.

      Это явно противоречило планам Тадамити. И он решается на довольно авантюрный шаг. В конце ежедневного доклада императору обычно сдержанного Тадамити словно прорывает: «Ваше величество, дозвольте высказаться не только как покорному вассалу и канцлеру, но и как, смею надеяться, вашему другу». Коноэ удивленно вскинул брови. В его взгляде удивление перемешалось с неподдельным интересом. Просто так Тадамити не решился бы нарушить обычный порядок высочайшего доклада. «Говори, Тадамити, я тебя внимательно слушаю», промолвил он. «Я, Ваше величество, искренне полагаю, что моя преданность Вам и мой преклонный возраст дают мне право на подобную откровенность. Я отлично осознаю, каков груз ответственности за государство, лежащий на Ваших плечах. Я отлично осознаю, как тяжела эта ноша, усугубляемая болезнями, мучающими Ваше тело. Но я твердо уверен, что с божьей помощью Вы преодолеете все трудности и не сойдете с пути, предназначенного Вам небесами. Будьте верны своему долгу до конца. Откажитесь от мысли отречения от престола!».

      Коноэ пришел в явное замешательство. Он и догадаться не мог, к чему Тадамити завел этот разговор. Тот же тем временем продолжал: «Тададзанэ и Ёринага только и твердят о доверительной беседе с Вами. Что, мол, Вы обиняками дали понять, что собираетесь уйти на покой и посвятить себя молитвам и подвижничеству». Наступила гнетущая пауза. Тадамити ждал реакции императора. А он молчал, иногда потирая руками глаза, которые начинали воспаляться от яркого света, проникающего сквозь открытое окно. Тадамити уже пожалел, что затронул мучительную для императора тему, когда тот словно очнулся от забытья: «Да, как-то я, довольно давно, приватно встречался с ними по их просьбе. Разговор получился недолгий. Ничего особенного. С чего они, интересно, подумали о моем отречении? Неужели им так нужен мой уход? Была бы это правда, ты первый узнал бы об этом, канцлер». Коноэ дал знак, что устал и аудиенция окончена.

      Прошло совсем немного времени, и многие заметили, что обычно сдержанный император Коноэ начал открыто проявлять неуважение к Ёринаге. Возвратившись из паломничества в Сиракава Идзумидоно, он стал выходить из фениксовой кареты, украшенной мелодично звеневшими колокольчиками. Поставив ногу на подножку, император вдруг пришел в некоторое замешательство. Он привык, что в этот момент полы его одежды подхватывал канцлер Тадамити и помогал спуститься с кареты на землю. Однако Тадамити по причине легкого недомогания отсутствовал. Возникла некоторая неловкость, исправить которую попытался левый министр Ёринага. Он подбежал к карете, но император демонстративно самолично приподнял подол, спустился на землю и вошел во дворец.