Искальщик. Маргарита Хемлин

как воняют!

      – И кошерные? – Я честно поинтересовался, без задних мыслей.

      Дед махнул рукой на мой живот и засмеялся. Долго смеялся, пока мама не дала ему воды, а меня не прогнала на двор.

      Вслед мне дед прокричал:

      – И начинят кишки твои горем твоим и смородом твоим, и будешь ты их тянуть за собой всю свою жизнь в себе, идиёт несчастный, голова твоя пустая свинячая!

      И опять загоготал. На него иногда находило. Особенно когда слишком перемолится. Так мне мама честно объясняла.

      К этим страшным словам, стоявшим в моей голове несколько месяцев каждую секунду, я и обратился, когда дело дошло до клада. Будучи уверенным, что придумать такое человек не способен, намеками приступил к деду, чтоб он мне их показал в Торе. Ну, и напомнил ему краткое содержание.

      Дед удивился, что я запомнил трудное выражение, и заверил меня, что такого в Торе нет. Что это он сам. От себя. Из своих познаний жизни и из головы. И наказал мне забыть.

      И так наказал, что я и вправду забыл тогда же. Как в провал вступил. И вырвал из книжки первые попавшиеся строчки.

      И вот проснулся в Мусиевой хате с вопросом, который тут же закричал на воздух:

      – Рувим! Рувим! У деда кишки воняли? Воняли? И у мамы воняли?

      Рувим подскочил.

      Положил руку мне на то место, где живот, и ответил:

      – Воняли. Они мертвые, Лазарь. В Остёр мы уже не пойдем.

      Своим детским непредвзятым умом я осознал положение. Клада мне не увидеть. Клад отрезан от меня навсегда. Тою шаблюкою, что выпустила кишки из моей семьи.

      Не имея в виду никого удивлять скитаниями и лишениями, постоянной опасностью с всех заинтересованных сторон, не буду описывать, как мы с Рувимом под видом двух братьев – старшего и младшего – добрались до города Чернигова.

      Рувим устроился в лазарет, я находился при нем, там же, на побегушках.

      Жили в крохотной комнатке сразу за приемным покоем.

      Я оказался нагруженным обязанностями поломойки и санитара по выносу мусора и других помоев. И так до полной победы революции. До установления советской власти на всей Украине.

      Добровольческая армия ушла из Харькова, Петлюра сбежал за границу, товарищ Петровский стал во главе Советской Украинской Республики, столицей объявили Харьков.

      Рувим провозгласил:

      – Всё! Хоть какой, а конец!

      Дальше такое.

      Рувим для меня наметил школу. А для себя он наметил работу, работу и еще раз работу.

      Рувим очень отдавал должное книгам. Читал и читал, читал и читал. И наизусть шпарил многое. Именно Рувим убедил меня, что лучшее лекарство от текущей жизни – чтение. Еще в скитаниях по боевым дорогам он ночами пересказывал мне истории и Греции, и Рима. После того как я пожаловался на непонятность, он перешел на окружающее – и от него я усвоил имена Гоголя, Некрасова, Надсона и ряда других.

      И Рувим добился – конечно, с годами, – что единственная моя отрада нашлась-таки в книгах. Я не всегда смотрел на название – просто хватал и глотал заместо хлеба. Где обнаруживал – там и