Первая любовь. Юрий Теплов

так. Но ведь и другое было.

      Я глянул на Сергея. Он уставился на меня в ожидании и в готовности прекратить этот серьезный и вроде бы бесполезный разговор. Да, было однажды и так, что курсант Толчин орал на всю батарею, что у второго расчета сошники не вбиты, и требовал все начать сначала. Это было перед стрельбами. Командир взвода внял его воплям, скомандовал: «К бою!» – и запустил секундомер. Рвали с орудий чехлы, отбрасывали станины, на лице смешались пыль и пот. И опять наш второй расчет опередил расчет Толчина. Разве это не соревнование?

      Мы грызли те секунды зубами. Мы взвешивали каждое движение. Мы подсчитывали время, как скупец считает копейки. И говорили: «Еще есть 12 секунд… есть еще 17…» И когда Стаська Давыдов применил свою рационализацию, и мы прихватили в свой актив целых полминуты – это был праздник нашего расчета. А потом, когда вся батарея получила эти 30 секунд форы, был праздник для всех. И Сергей тогда сказал безо всякой рисовки:

      – Эти секунды в бою – фора для жизни.

      Правильно сказал. Я бы не смог так. У меня слова, как чурки: сложу их в кучу, а огня нет. Когда думаю, вроде бы все получается правильно, а выскажусь – совсем не то. Потому лучше ничего не говорить.

      – Я же не отделяю себя от всех, Ленька! – в его голосе появились оправдательные нотки. – Я же для людей! Ведь то, что мы обещали, станет рубежом для всех! Пусть все лезут вверх! Пусть хоть до половины! Все равно пройденного будет много. Значит, польза, так?

      – Кому польза, Сергей?

      – На меня намекаешь?

      – На тебя.

      – Не только мне польза. Всем…

      В воскресенье в полку был укороченный рабочий день, и домой мы явились еще засветло. В гостях у тети Маруси была соседка. На столе стояла ополовиненная бутылка казенной «Горилки». Они уже приняли на грудь. Сидели, обнявшись, и на два голоса пели «Мисяц на нэби, зироньки сяють…».

      Нас тут же пригласили за стол. Тетя Маруся поставила два стакана, плеснула в них горилки, сказала:

      – Дусину дочку поминаем. Тринадцать годков, как ее нет.

      – Умерла? – спросил я.

      – Повесили ее бандеровцы, партизанкой была.

      Помянули. Соседка Дуся всплакнула. Проговорила сквозь слезы:

      – Мало я их пожгла.

      – Она хату подпалила, где бандеровцы остановились, – объяснила тетя Маруся.

      Вот она, война! Прошло одиннадцать лет после Победы, а она всё дышит, обжигает потерями. И вряд ли раны зарубцуются.

      Тетя Маруся слазила в подпол, достала бутылку чемергеса.

      – Только на буряках и картохе выжили в оккупацию, – сказала она, ставя бутылку на стол. – Корову и поросенка немцы забрали. Курей полицаи переловили…

      Утром, шагая по полю в полк, я сказал Сергею:

      – Бессовестные мы с тобой.

      – Чего вдруг?

      – Тетя Маруся нас кормит, поит, а мы ей – ничего.

      – За квартиру платим. А за еду она отказалась от денег. Я предлагал.

      – Давай