Гулящие люди. Алексей Чапыгин

поставов с посудой висит крупная, замаранная и закопченная надпись. Сенька прочел: «В государевы царевы и великого князя Алексия Михайловича, самодержца всея Русии, кабаки не ходити скоморохам с медведи, козы и бубны и со всякими глумы, чтоб народ не совращати к позору[144] бесовских скоканий и чутью душегубных плищей[145]». Но теперь, когда целовальники в страхе от толпы и солдат, скоморохи в углу питейной избы собрались, звенит бубен, слышна плясовая:

      Ой, моя жена не вежливая

      На медведе не езживала!

      На лисице не боранивала,

      Ох, подолом воду нашивала,

      Воеводу упрашивала…

      Не давай мужу водку ту пить!

      Все в питейной избе сумрачно: стены, потолок в густой саже, лица, заросшие до глаз бородами, скупо озаренные огнем факелов… Лишь изредка распахнется с крыльца дверь, проскочит дневной свет, и опять сумрак, да в сумраке том взвякнет ножна шпаги рейтара, шагнет проигравший деньги от стола на избу, и белый блеск его оружия кинет изогнутые полосы на мокрый пол, и снова сумрак. От сумрака почудилось Сеньке, что видит он сон тяжелый… Коротко мелькнуло в его мозгу воспоминание детства и тут же ввязалось прожитое недавно – любовь Малки, страшная смерть отца Лазаря и матери, возненавидевшей его за Никона. Он тряхнул кудрями:

      – А ну, тоску-тугу кину! – подошел к стойке, сказал: – Лей стопу меду!

      Целовальник, поковыряв пальцем в бороде, спросил:

      – Малую те ай среднюю?

      – Лей большую и калач дай!

      Целовальник с постава, где стояли с водкой штофы, достал медную стопу, позеленевшую, захватанную грязными руками, нагнулся в ящик у ног, зацепил грязными пальцами кусок меду, сунул в стопу, подавил мед деревянной толкушкой, налил водки и той же толкушкой смешал. Положил на стойку рядом со стопой калач крупитчатый, густо обвалянный мукой:

      – Гони два алтына!

      Сенька, подавая деньги, сказал:

      – Едино что скоту пойло даешь! Стопа грязная… – И, обтерев пальцами края стопы, выпил мед.

      – Ты тяглой?[146]

      – К тому тебе мало дела!

      – Ормяк на те холопий, а тяглец и холоп едино что скот…

      – Бородатый бес, кем ты жив? Народом! И не радеешь ему.

      – Всем питухам радить – без порток ходить! – отшутился целовальник, зазвенев кинутыми в сундук деньгами.

      Сенька оглянулся на шум у пивной кади, там один питух упал навзничь, лицо его смутно белело в сумраке, из горла, окрашивая седую бороду питуха черным, хлынула кровь.

      – Худая утроба! Пиво пил, блюет кровью…

      Питуха, чтоб не мешал пить, отволокли за ноги. Сенька громко сказал:

      – Пасись, люди, то черная смерть, мой отец схоже помирал – борода в крови!

      – Детина, не мути народ! – крикнул целовальник.

      От питейного стола к павшему с бородой в крови, гремя ножнами шпаги, шагнул рейтаренин, за ним повскакали еще солдаты с криком:

      – Волоките ево на двор, а то все помрем!

      Сенька пил редко, оттого выпитое его неожиданно взволновало и озлило – сила в нем

144

Позор – зрелище. Слово XII века.

145

Плищ – шум голосов, крики, веселье.

146

Ты тяглой? – Т. е. плательщик податей, горожанин или крестьянин, записанный в тягло.