Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова. Игорь Фарбаржевич

– с «конской стопой» – Пеля на левую ногу, Дуня на правую. Из-за этого их отец Василий Егорович Барабанов запил ещё сильнее, маялся да куролесил и в один из горьких дней, напившись до беспамятства, попал под почтовую карету, мчавшуюся на всём ходу мимо их деревни, и к вечеру скончался.

      Малолетние калеки поначалу не понимали, что увечны. И даже пытались танцевать на деревенских праздниках. У одних это вызывало жалость, других потешало. За это им платили – кто свистулькой, кто горстью малины, иногда копейкой.

      Когда же они выросли, хромота уже не была помощницей, а стала навсегда ненавистным врагом. Работать в поле сёстры не могли, замуж их не брали. Даже «в ночное» перестали приглашать, не то чтобы в гости. И они к себе не звали никого, в отместку. Все подруги по детским играм ещё к шестнадцати годам стали мужними и нарожали кучу ребятишек, а они так остались девками.

      – Никому мы не нужны, маманя! – изо дня в день твердила Пеля. – Кто нас замуж возьмёт? Такой же кривоногий или старик убогий.

      – На всё воля Божья, – упрямо отвечала Мелания.

      – Вот-вот! Не любит нас Господь. Коли б любил – не сделал бы уродками.

      – Господь всех любит. Кому красоту и здоровье даёт. А вам – сердце доброе.

      – И зачем оно нам? Мужикам работящие жёны нужны. А мы кто с сестрой? Утки хромые!

      Дуня молчала и тихо плакала.

      Постепенно все о них забыли, и осталось сёстрам лишь с утра до ночи заниматься рукоделием для помещичьего дома. Это был своеобразный штраф за тягло – крестьянскую повинность, которую платили все крепостные. Одни бесплатно работали в поле, другие на пастбище, кто-то трудился на мельнице, кто в конюшне, хуже было тем, кого звали в дом барина. Сёстры-калеки, по распоряжению Осипова-Синклитикийского, платили тягло умением вышивать.

      Дышать старухе стало легче. Штернер вышел на крыльцо, сильно взволнованный.

      – Едем, барин?! – крикнул Никифор.

      – Не торопи…

      Штернер достал сигару, закурил и на миг представил себе старуху молодой красивой женщиной, которой когда-то и была, полной сил и таланта. Куда делся сильный грудной голос, звонкий смех? Когда успела красавица стать дряхлой старухой? Ведь ей всего-то сорок пять, подумал он.

      Ах, годы, годы! Как же безжалостно вы стираете юные, прекрасные черты, словно злобный ветер стирает рисунок на песке!

      Штернер почувствовал, как невольная слеза скатилась по щеке.

      – Недаром сон мне вчера снился… – донёсся с избы голос Пелагеи. – Павлин в цветных перьях да амбары, полные зерна!.. У Грачихи спрашивала – сказала: сон к приезду богатого гостя. Думала, врёт. Оказалось – правда!

      Атаназиус бросил недокуренную сигару в сугроб у крыльца и занёс в избу поклажу. Горница заполнилась вкусными запахами сладких гостинцев. Много их было – от леденцов с шербетом и мармеладом до коробок с шоколадными конфетами, пастилой и белоснежным зефиром.

      Вслед за гостинцами стал доставать из сундука разные подарки. Каждый сопровождался радостными и удивлёнными вскриками сестёр-близняшек, словно стоял перед ними бродячий факир, почти такой же, что прошлым летом остановился в деревне коней подковать.