ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших. Сен Сейно Весто

Шум, гам, беготня, кричим: Колля, что ты, Колля!.. А Колля водит дулом меж нас и приговаривает: а уйди… а ну-ка, ш-шас я его…»

      И дед, широко разбрасывал руки с зажатыми в них чесноком и ножом, двигая корпусом в разные стороны и показывая, как они прикрывали грудью…

      В отдалении что-то слабо шлепнуло и затихло. Усеянную крохотными иголками звезд зеркальную поверхность озера время от времени нарушали, расходясь и слабея, круги. Здесь же поблизости, с прибрежного каменного уступа были далеко закинуты резинки, и дед обещал, что к утру чего-то будет. Быстро стемнело. Мраморные скалы, что жались к воде беспорядочно и тесно, давно уже казались просто рваным непроглядным провалом на фоне огненной нити заката. Обшарпанный ветвистый колосс древней пихты за отмелью вплотную прижимался к голой иссеченной трещинами стене скалы и огромным глыбам, кроной своей почти достигая их парапета. Там дальше за камнями угадывалась речка, оттуда, откуда-то из далекого далека доносилось тихое шуршание и слабые вскрикивания. Перед лицом этих закутанных в тучи кедрового стланика стиснутых угрюмых гранитных стен узенький пятачок песчаной отмели как-то не внушал много доверия в смысле надежности, но другого здесь не было, и лишь бойко булькавший подкопченный котелок над шумно трескавшим сучьями костром нагнетал состояние полудремотного транса и спокойствия, распространял временами вокруг себя непривычно аппетитные запахи, заставляя встряхиваться, усаживаться на разостланном спальнике удобнее, растирая в жарком багровом свете ладонями лицо, налитое сухим теплом. Почесать ушко моему маленькому, пробормотал Гонгора, бездумно наблюдая за гипнотическим танцем пламени, положа руку на голову Лиса, окончательно разомлевшего в тепле. Лис, смежив глазки, глубоко вздохнул и лениво проурчал что-то неодобрительное. Становилось довольно прохладно и сыро.

      Покопавшись в углях, Гонгора пристроил к котелку крепкую кедровую веточку, и неутомимо сыпавший искрами костер затрещал с новой силой. Это будет долгая ночь, подумал он, чувствуя затылком влажное прикосновение подвижного воздуха и стискивая ладони вместе, он не в силах был отделаться от ощущения собственной здесь уместности, он поднял глаза вверх, где было черно, где горели звездные дороги и моря, млея над ним холодно и высоко, где горело звавшее его давно и почти отчаявшееся уже в ожидании ночное небо, сейчас не оставляло одно странное чувство, даже уверенность, что где-то там дальше, впереди, быть может, в такой же милой сердцу жутковатой тиши, чутко настороженной, как бы погрузившейся навечно в неизбывный мрак философии бытия, в состоянии такого же обманчивого покоя, но уже на совсем другом витке спирали, в таком же обессиливающе мерном течении ночи, но уже в совсем ином измерении, на дикой отмели безвозвратно уходящего, почти уже ушедшего и все никак не способного уйти времени будет потрескивать еще не один костер, все так же будет сыпать искрами и мягко шевелить