Тайна «Россомахи» (сборник). Владимир Дружинин

остепенился, но прошлое не забыл.

      На допросах Шилейников держался, точно окаменев. Руки его, цепко обхватившие колено, вытянулись из рукавов ватника, и Чаушев – полковник позволил ему зайти послушать – видел блатную татуировку у запястья: «Помни мать родную».

      Аверьянов пытался припереть его к стене, но со дня на день терял уверенность. Подозрения не получали опоры.

      – Давай откровенно, начальник! – проговорил Шилейников. – Думаешь, я моторы спалил? Нет, не я. Я все же русский человек, понятно?

      Полковник вызвал Дмитрия Дорша. Ничего нового он не сообщил. Чаушев потратил три дня на проверку его показаний. Действительно, Дорш даже незнаком с Шилейниковым. Их никогда не видели вместе.

      – Здесь и не пахнет третьим, – говорил Чаушев. – Не то направление.

      Он знал: другое направление поиска, где Эрмитаж, старые петербургские квартиры с остатками былых богатств, тоже не заброшено. Правда, и оттуда нет новостей. Но Чаушев считал, что его место там. А полковник держит его без пользы тут, «на подхвате». Даже трофейную фасоль вспомнил тут Чаушев и ощутил привкус горечи.

      – Тебе все золотой слон покоя не дает, – подтрунивал Аверьянов. – Вот отвоюемся, поступишь в музей. А, Чаушев? Ты как планируешь?

      Чаушев недовольно ответил, что профессию себе уже выбрал и менять не настроен.

      – Не знаю, – вздохнул полковник. – Не знаю… Нет у тебя, понимаешь…

      Он с силой сжал кулак, красноречиво показывая, чего именно не хватает.

      Вообще, упреки сыпались все чаще. Аверьянов помрачнел, осунулся. Он верил Шилейникову и не верил, искал организацию, созданную абвером. Гонял Чаушева на проверки, на перепроверки.

      – По-вашему, – сказал однажды Чаушев, – один человек ничего не значит. Все – только по приказу, да?

      Полковник личное побуждение не отрицал, но, имея в виду особую важность участка, успокаиваться так скоро не соглашался.

      – Своим умом, на свой страх… Бывает, да ведь коряво получается. Вон те двое в Валге нашалили с рюкзаками… А велик ли толк? Поймали их, как цыплят.

      Спор был, впрочем, теоретический – слова «я все же русский человек» прозвучали для Чаушева убедительно.

      Наконец пришлось признать: против Шилейникова нет ничего, кроме плохой анкеты и скверного характера. Поиск прекратили. Но воцарилась атмосфера неудачи. Невольно ждали новой аварии. Аверьянов ворчал на Чаушева:

      – Ты совершил грубую ошибку. Выложил Доршу, что Марта умерла. Зачем? По сути дела, ты сказал ему: лепи, дружок, что хочешь, все равно мы проверить не сможем! Так ведь?

      Что мог ответить Чаушев?

      Что-то в Чаушеве протестовало против доводов Аверьянова, но логика была на стороне полковника. «А что я сделал? – спрашивал себя Чаушев. – Аверьянов говорит, что взял надо мной шефство. Да, он держит меня при себе, чтобы научить. А я, должно быть, плохой ученик. Да, нет у меня хватки!»

      Так рассуждал Чаушев в минуты отчаяния, а оно накатывалось все чаще. Хоть бы одна, самая маленькая находка! Все, что он добывает,