Тайна «Россомахи» (сборник). Владимир Дружинин

из любопытства подошел, и теперь монтеры смотрели на него. Один молодой, другой постарше. У старшего черты лица мягкие, юные, и седина на висках кажется приклеенной. А у молодого лицо тяжелое, губы изломаны злой усмешкой.

      – Вот привязался, – произнес старший. – Носит Рубанская сережки. И пусть на здоровье носит.

      Чаушев не заметил сережек. Он нарочно заглянул в цеховую контору. Рубанская спорила с кем-то Она хмурилась, металлические серьги с длинными висюльками очень шли к ее черным волосам с седой прядью, к жесткому разрезу рта.

      Тем временем полковник Аверьянов вернулся. Он ходил на Литейный к начальству, видел там партизана, доставившего через линию фронта шифровку. Партизан угощал трофеями – фасолью и салом из немецкого обоза, – и полковнику досталось тоже. Когда Чаушев вошел к нему, в углу на плитке урчала кастрюля и невыносимо вкусный запах разливался по комнате.

      – Тащи ложку! – бросил Аверьянов.

      Михаил докладывал, невольно поглядывая на кастрюлю, она притягивала как магнит.

      – Дмитрий Дорш, – выговорил Аверьянов. – Приятель здешнего машиниста… Ты сам видишь, Чаушев, Эрмитаж нам вряд ли что скажет. Здесь все разматывается, на ГЭС. Здесь – сердцевина.

      Он снял крышку с кастрюли, крякнул, повернулся к ней спиной.

      – Фасоль долго варится, – промолвил Чаушев, мрачно переминаясь с ноги на ногу.

      – Знаешь, на кого ты похож? – спросил Аверьянов благодушно. – На рысака, которого впрягли в телегу. Я приучал в деревне такого, из помещичьей конюшни. Нам навоз возить надо, а он… Оглобли все перекорежил…

      Чаушев не засмеялся.

      – Я считал, – начал он, – тут дело завершается, и моя роль…

      – Твоя роль! – воскликнул Аверьянов – Артист! Нашел Дорша, потолковал, принял все за чистую монету… Братишка-моряк, свой в доску… Так ведь?

      – Не вижу причин…

      – Ладно! Где твоя ложка?

      Сердиться ему не хотелось. Михаил извлек ложку из кармана пиджака – как многие ленинградцы, он постоянно носил ее с собой.

      Аверьянов поддел одну фасолину, подул, пожевал с видом знатока, кивнул. Говорят, он до войны был кулинаром, кормил гостей обедами собственного приготовления.

      За едой оба умолкли. Полковник доставал фасоль из кастрюли, а Михаилу по его просьбе положил каши на алюминиевую крышку. Лейтенант сперва подержал ее за дужку, обжегся, опустил на колени.

      – Хочешь еще?

      Чаушев хотел, но отказался, чтобы не быть чересчур обязанным. Он еще надеялся поспорить.

      – Приказываю есть! – И полковник добавил полную ложку. – Фасоль – она фосфор. Мозг питает.

      Доскреб кастрюлю, поставил на остывшую плитку. Потом раскрыл папку, показал Чаушеву столбик фамилий на отдельном листочке. Три зачеркнуты, осталось шесть. «Контингент сжимается», – вспомнил Михаил.

      – Дни у нас самые горячие, – слышит он. – Отвлекаться мы не имеем права.

8

      На отдельном листочке в папке Аверьянова оставалось все меньше незачеркнутых фамилий.