Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер

безрадостно мелодичным звоном кроватных пружин, с комичным «кха-кха» его аллергического кашля.

      Вину за это Уильям целиком возлагает на Клэр и Алису. Разве в прошлом не проводил он с проститутками время самое пленительное и радостное? Особенно в Париже. Ах, Париж! Вот где обитает племя женщин, умеющих ублажить мужчину! И Уильям, грузно наваливаясь на двух сумрачных английских девиц, лежащих, притиснувшись грудью к груди, невольно предается воспоминаниям. О том, в частности, дне, в который он, оставив Бодли, Эшвелла и прочих бражничать в «Тупичке», решился отправиться в одиночку на рю Сент-Аквин. По странной игре случая, бог ведает как (нализался он тогда до одурения), путь Уильяма завершился в комнате, наполненной на редкость дружелюбными шлюхами. (А есть ли на свете что-нибудь более упоительное, чем смех юных хмельных женщин?) Так или иначе, Уильям, вдохновленный их шумной вульгарностью, придумал забавную эротическую игру. Девушки сидели вокруг него на корточках, широко раздвинув ноги, а он, пребывавший в центре круга, бросал, спокойно и метко прицеливаясь, монеты в их щелки. Правило было такое: если монета застревала, девушке дозволялось оставить ее себе.

      Годы, прошедшие после той замечательной ночи, не замутили ни картин ее, ни звуков: он и сейчас словно слышит раздававшиеся вокруг него экстатические смешки и восклицания: «Ici, monsieur! Ici!»[18] Ах! подумать только, в самый этот миг те девушки, быть может, валяются без всякого дела на рю Сен-Аквин, а он надрывается здесь, в сотнях миль от них, силясь выжать хоть унцию энтузиазма из скучных английских подделок.

      – Постарайтесь сделать для меня все самое лучшее, – понукает он Клэр и Алису, разделяя их прижатые одно к другому тела и замечая на липких торсах каждой красноватые отпечатки ребер товарки. Он вертит обеих, вертит и вертит, словно в надежде сыскать отверстие, до сей поры не замеченное прежними их гостями. Вожделение его становится почти лунатическим; голосом, в котором он сам едва узнает свой собственный, Уильям требует все больших непотребств, и девушки подчиняются ему, точно вымыслы его же тягучего сна.

      И стало быть, он почти уж не сознает, что говорит, когда, сжав запястья Алисы, отдает ей приказ, исполнение коего преобразило столь многие жизни.

      Девушка качает головой:

      – Я такого не делаю, сэр. Простите.

      Уильям выпускает ее запястья, одно, потом другое. Алиса заправляет рукой, которая первой получила свободу, прядь волос за ухо. Уильям взмахом пальца возвращает ее обратно на щеку.

      – Что значит, ты такого не делаешь? – Он переводит взгляд с Алисы на Клэр, которая, поняв, что испытание завершилось, уже успела украдкой накинуть на плечи ночную рубашку.

      – Я тоже такого не делаю, сэр.

      Лишившийся от негодования слов, Уильям упирается кулаками в свои голые колени. Кровь, отхлынув снизу, заливает краснотой его шею и щеки.

      – Мы бы сделали, коли б могли, сэр, – говорит Алиса, снова присаживаясь рядом с Клэр на кровать. –

18

«Сюда, месье, сюда!» (фр.)