Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер

город, превосходное пиво), так он, по его словам, молится о том, чтобы сгорела тамошняя пивная.

      – «Или сокрушилась как-нибудь еще».

      – Он полагает, что Бог сам выберет подходящее для этого время.

      – И совершенно уверен, что в конечном счете молитвы его возымеют успех.

      – Он возносит их вот уж три года – еженощно!

      И оба в саркастическом восторге ударяют тростями о землю.

      – И вы полагаете, – спрашивает Уильям, – что у вас есть хотя бы малейший шанс отыскать издателя?

      Настроение его улучшилось, он почти поддался соблазну и все же считает необходимым напомнить друзьям о прискорбных реальностях нашего мира. Но Бодли и Эшвелл лишь обмениваются знающими ухмылками.

      – О да. Спрос на книги, подрывающие самые основы нашего общества, ныне попросту циклопичен.

      – Что относится и к романам, – говорит, многозначительно подмигивая Уильяму, Эшвелл. – Не забывай об этом, если ты все еще собираешься произвести на свет нечто по сей части.

      – Но право же, Билл, – ты должен чаще показываться на люди. Мы уж сто лет как не видели тебя в наших старых пристанищах.

      – Следует, знаешь ли, заботиться о сохранении своего дурного имени.

      – Держать себя в форме.

      – Не позволять ходу времени сбивать тебя с пути.

      – Вы, собственно, о чем? – с тревогой осведомляется Уильям. Повергшая его в угнетенное состояние духа стрижка еще и обнаружила среди золотистых волос поседевшие раньше срока пряди, и теперь он чувствительно относится к любым упоминаниям о времени и возрасте.

      – О созревающих девах, Уильям. Время вечно наступает им на пятки. Сам знаешь, они не навек остаются спелыми и сочными. Полгода – и пиши пропало. А ты ведь уже упустил нескольких, вошедших в легенду, Билл, – в легенду.

      – Всего один пример: Люси Фицрой.

      – О да – боже всесильный, да!

      Двое мужчин вскакивают со скамьи, словно заслышав условленный сигнал.

      – Люси Фицрой, – начинает Эшвилл в манере мюзик-холльного декламатора, – была новой девицей в доме мадам Джорджины, что на Финчли-роуд, доме, славном пристрастием к истязанию плоти. – В виде иллюстрации Эшвелл несколько раз с силой бьет себя тростью по икре. – Поникни, плоть! Восстань! Поникни!

      – Полегче, Эшвилл. – И Бодли предостерегающе кладет ладонь на держащую трость руку друга. – Не забывай, хромота сообщает достойный вид одним лишь лордам.

      – Ну-с, как тебе, вероятно, известно, мы с Бодли временами навещали мадам Джорджину, дабы выяснить, какого достоинства девы помавают там хлыстами. И под конец прошлого года свели знакомство с блудницей, которую Мадам представила нам как Люси Фицрой, внебрачную дочь лорда Фицроя, напитавшего ее жилы наезднической кровью.

      – Это, разумеется, вздор, однако девица в него, похоже, верила! Четырнадцать лет, тугая и гладкая, как младенец, полная великолепной гордыни. Она носила костюм для верховой езды – и прекрасно носила – и даже по лестнице сходила бочком, вот так,