И мы были… и мы любили…. Валерий Роньшин

рассеянно перебирал снимки, разбросанные по столу. До своего ухода он работал фотографом. Пищалкин тоже взглянул. На одном из снимков – пустынный дворик. На другом – тот же самый дворик, и тоже пустынный.

      – Меня интересует пустынность, – сказал старик.

      Пищалкин ничего не ответил. Он подумал, что, пожалуй, не стоило сегодня приходить к старику. Именно на минуты этого визита пришёлся упадок духа. Невесть откуда явилась апатия…

      Старику, как видно, тоже не хотелось разговаривать. Но о чём-то же надо было говорить, раз уж они сидели друг против друга.

      – А вы сегодня ходили… – начал Пищалкин.

      – Нет, – тут же ответил старик.

      – Я же ещё не сказал – куда.

      – Я сегодня никуда не ходил, – ответил старик.

      На столе лежал журнал. Пищалкин открыл его, где открылось, и углубился в чтение:

                             Как память о прошедшем лете,

                             Труп голой бабы на паркете.

      В этом коротком стихотворении – читал далее Пищалкин – мы видим потрясающее владение словом. Автор, написавший его, поистине гений. Он не задумываясь – как истинный гений – просто бросил словá. А каков результат!.. Ведь «труп» – то есть «мёртвое тело» – есть понятие, отражающее необратимое состояние. Труп не может снова стать живым. А «голая» – эпитет, выражающий именно состояние обратимое. Голую можно одеть. Далее, труп можно раздеть – он будет голым. Можно голого одеть – он станет одетым. По большому счёту, даже не ясно, стала ли баба трупом голой или же её раздели уже потом. С формальной точки зрения, в паре слов «труп бабы», определяющим является слово «труп». Но если смотреть не формально, а по смысловому контексту, то тут определяющим словом становится «баба». И «труп голой бабы» можно перевести (именно перевести, к примеру, на иностранный язык) как «мёртвая голая баба». Поскольку эпитет «мёртвый» заключает в себе полную необратимость, то он прочно сливается с определяющим словом и составляет с ним как бы единое целое. А все дальнейшие определения – как обратимые эпитеты – как бы должны пристраиваться снаружи. То есть должно быть так: «голая мёртвая баба». Или: «голый женский труп», где опять-таки эпитет «женский» выражает даже не просто необратимое свойство, а – априорный атрибут. Поэтому при использовании оригинального слова «труп» логически должна быть такая последовательность слов: «голый труп бабы». Но в стихотворении автор поменял местами два слова, и эта иррациональность является средством усиления образности раз в сто как минимум.

      – Хотите я вас сфотографирую? – неожиданно предложил старик-фотограф.

      – Зачем? – спросил Пищалкин, отложив журнал.

      – В вашем лице есть что-то неприятное. Меня привлекают такие лица.

      – Да, есть, – подтвердил Пищалкин. – Помню, в детстве, один дядечка сказал мне: «Иди, парень, отсюда, мне твоё лицо неприятно».

      – А вы что?

      – Ничего. Ушёл.

      – Дело даже не в том, что вы физически неприятны, – сказал старик. – В вас чувствуется духовная