Ляля, Наташа, Тома (сборник). Ирина Муравьева

как шар в нашем цирке, и вонь.

      – Здорово, омон, – брешет Федор. – Давай скорей пропускай: мы по делу, не просто.

      – Ты что? – брешет парень. – Все спят, отдыхают. Приказано не было. Поздно для дел.

      – Давай пропускай! – Федор мой заревел. – Я правила знаю! Сказал: я по делу!

      – А я говорю: давай шлепай отсюда! – И мордой так двинул, и щеки раздул.

      – Наставили вас, мудаков! – брешет Федор.

      Тут парень достал пистолет. Это что? Пугалка такая, я знаю. Она как хлопушка, но только погромче.

      Вот Неля возьмет пистолет и пугнет. А бурый ложится в песок помирать. Тогда Неля плачет, а бурый – ни с места. Она опять плачет, и бурый встает. Встает, весь в опилках, и пляшет кадриль.

      – Считаю до трех! – этот парень ревет. – Пеняй на себя: уложу вас, и всё!

      Ух, мне горячо стало в брюхе! Ух, стало! Сейчас обоссусь на всю улицу! Ух! Задрать его надо, задрать – и с концами!

      Но я не успел. Баба эта пришла.

      – Сдурел! – она брешет. – Не видишь, он шутит?

      – Шутник заявился! – тот, в клетке, ревет.

      – Пошли, – брешет баба, – пошли поскорей! Сынок, извини! Видишь: шутит ведь он!

      – Шутки в жопе у Мишутки! – ревет этот, в клетке.

      Баба схватила Федора за лапу, мы сразу полезли в автобус тогда.

      А пена летела. Вверху кто-то кашлял.

      Я хотел согреть Федора, тыкался ему в плечо намордником, но Федор мой был как железный, и всё. Я ткнулся тогда даже к Шуре.

      – Гляди, – она брешет, – и зверь наш струхнул! Тебя, значит, любит!

      – Да я без него… – ревет Федор мой и к морде моей прижимается мордой. – Да я без него как без рук. Он не зверь. Он брат мне, вот так! И вообще: лучше брата!

      А Шура ему говорит:

      – Расскажи!

      Она ничего ведь про жизнь-то не знала! Оксану не знала, Аркадия тоже, и Дашу с Настеной, и как мы все жили! Тут я заревел. Как сказать? Не могу.