Тайпан. Джеймс Клавелл

на берег, покачивая как младенца и приговаривая: «Кулум, сынок», и «Ну, полно-полно…», и «О дитя мое», а Кулум бормотал сквозь слезы: «Мы умерли… мы все умерли… Мама, Иэн, Лечи, бабушка, тетя, кузина Клер… мы все умерли, отец. Остались только я и Уинифред, да и она сейчас, наверное, тоже умерла». Он повторял имена снова и снова, и каждое, как нож, вонзалось в сердце Струана.

      Выплакавшись, Кулум заснул, обретя наконец покой в сильных и теплых объятиях отца. Сон его был глубок, и никакие сновидения не мучили его – впервые с тех пор, как началась эпидемия. Юноша проспал остаток этого дня, всю ночь и часть следующего, и все это время Струан держал сына на коленях, мягко его покачивая.

      Струан не замечал течения времени. Иногда к нему приходили жена и дети – Рональда, Иэн, Лечи, Уинифред, – они садились рядом, и он разговаривал с ними. Иногда они уходили прочь, и он звал их – тихо, чтобы не потревожить сон Кулума, – и тогда они возвращались. Иногда он напевал тихие колыбельные, с которыми Рональда обычно укладывала детей спать. Или гэльские песни своей матери, да еще те, что слышал от Кэтрин, своей второй матери. Иногда душу его окутывал туман, и он ничего не видел.

      Проснувшись, Кулум почувствовал умиротворение.

      – Здравствуй, отец.

      – С тобой все в порядке, сынок?

      – Да, теперь все хорошо. – Кулум поднялся на ноги.

      На пляже в тени скалы было холодно, но, выйдя на солнце, он начал согреваться. Флот неподвижно стоял на якоре в бухте, посыльные суда сновали между кораблями. Самих кораблей стало меньше.

      – Это там будет стоять Большой Дом? – спросил Кулум, показывая рукой на круглый холм.

      – Да. Там мы смогли бы жить с осени и до весны. В этот период здесь славно, хороший климат.

      – Как называется эта долина?

      – У нее пока нет названия. – Струан встал и подошел к сыну, преодолевая боль, разлившуюся по плечам и спине.

      – У нее обязательно должно быть название.

      – Маленькая Карен – твоя кузина Карен, младшая из дочерей Робба, – хочет назвать ее Счастливой Долиной. Мы были бы счастливы здесь. – Голос его налился свинцом. – Они сильно страдали?

      – Да.

      – Ты расскажешь мне об этом?

      – Не сейчас.

      – Крошка Уинифред, она умерла до того, как ты уехал?

      – Нет. Но она была очень слаба. Доктора сказали, что при таком состоянии… доктора просто пожали плечами и ушли.

      – А дедушка?

      – Чума его даже не коснулась. Он примчался к нам быстрее ветра, когда услышал про болезнь, потом взял к себе Уинифред. Я отправился жить к тете Ютении, чтобы помогать им. Но я им не помог.

      Струан стоял лицом к гавани, не видя ее.

      – Ты сказал дяде Роббу?

      – Да. Да, кажется, сказал.

      – Бедный Робб. Мне лучше поторопиться на корабль. – Струан нагнулся и поднял конверты с депешами, наполовину присыпанные песком. Конверты были не распечатаны. Он отряхнул их.

      – Прости, – сказал Кулум, – я забыл отдать их тебе.

      – Да нет, дружок. Ты мне их отдал. – Струан