Плексус. Генри Миллер

так обращаться с людьми. Это жестоко, – нарушила молчание Мона.

      – Ты права, но он на это напрашивался, – ответил я.

      – Зря ты его подначивал.

      – Согласен, но он же несносный прилипала! Не мы, так кто-нибудь другой задал бы ему трепку.

      И я начал излагать историю моего знакомства с Олински. Объяснил, что не раз пытался наставить его на путь истинный, переводя из одного регионального отделения в другое. И все без толку: любое назначение завершалось для него крахом. Всюду его дискриминировали и притесняли – по его уверениям, «незаслуженно».

      – Меня там просто не любят, – жаловался Олински.

      – Похоже, вас нигде не любят, – заявил я ему в один прекрасный день, вконец потеряв терпение. – Скажите на милость: что за муха вас укусила? – Никогда не забуду его затравленный, уязвленный взгляд, когда я выстрелил в него этим вопросом. – Нечего отмалчиваться, – снова заговорил я, – это ваш последний шанс.

      Его ответ поставил меня в тупик.

      – Видите ли, мистер Миллер, я слишком амбициозен, чтобы стать хорошим посыльным. Мне следовало бы занять более ответственную должность. С моим образованием из меня вышел бы неплохой управляющий. Я знаю, как уменьшить производственные затраты, знаю, как более эффективно вести деловые операции, знаю, как привлечь в компанию новые инвестиции.

      – Погодите, погодите, – перебил я. – Неужто вам не ясно: у вас нет ни малейшего шанса стать управляющим региональным отделением. Вы просто спятили. Вы и по-английски-то не умеете толком объясниться, не говоря уж о тех восьми языках, о которых трубите на всех углах. Вы не знаете, что значит ладить с окружающими. Вы – источник общего раздражения, разве не ясно? Кончайте вешать мне лапшу на уши вашими грандиозными прожектами, скажите мне только одно: как вас угораздило превратиться в то, во что вы превратились? То есть в самого несносного, безмозглого и беспардонного типа из всех, кого я знаю.

      На это Олински растерянно замигал, что твой филин.

      – Мистер Миллер, – начал он, – вы же знаете, что я стараюсь, что я делаю все, что в моих силах…

      – Дерьмо! – в сердцах воскликнул я, больше не в силах сдерживаться. – Скажите мне как на духу: почему вы уехали из Тель-Авива?

      – Потому что я хотел выйти в люди, вот и все.

      – Иными словами, ни в Тель-Авиве, ни в Булонь-сюр-Мер вам не удалось выйти в люди?

      Он выдавил кривую улыбку. Я снова заговорил, не давая ему возможности себя перебить:

      – А с родителями вы ладили? А друзья у вас были? Постойте, постойте, – тут я поднял руку, чтобы предупредить его протестующий ответ, – хоть одна душа на белом свете призналась, что без вас ей жизнь не мила? А? Что, язык проглотили?

      Олински молчал. Еще не капитулировав, но уже отступив по всем фронтам.

      – Знаете, кем вам стоило бы стать? – неумолимо продолжал я. – Дятлом.

      Он все еще не понимал, к чему я клоню.

      – Дятел, – терпеливо растолковал я, – это тот, кто зарабатывает на жизнь тем, что доносит на других,