Плексус. Генри Миллер

все свихнувшиеся российские самодержцы и жестокие, порочные папы римские, вместе взятые.

      Внезапно я ощутил на плече руку Нахума Юда. Его глаза неистово вращались, в уголках рта поблескивала слюна. Видавший виды котелок, с которым он никогда не расставался, сполз до самого носа, придавая своему обладателю комичный и в то же время маниакальный вид.

      – Mysterium![5] – прокричал он. – Mysterium! Mysterium!

      Я непонимающе смотрел на него.

      – Так вы не читали? – изумился он.

      К этому моменту вокруг нас уже собралась кучка прохожих – вроде тех, что возникают повсюду, где показывается уличный торговец с нагруженной товаром тележкой.

      – О чем вы? – переспросил я.

      – О вашем Кнуте Гамсуне. О самой лучшей его книге – по-немецки она называется «Mysterium».

      – Он имеет в виду «Мистерии», – подсказала Мона.

      – О да, «Мистерии», – подхватил Нахум Юд.

      – Он мне все о ней рассказал, – продолжала Мона. – Похоже, она действительно замечательная.

      – Лучше, чем «Странник играет под сурдинку»?

      – О, эта – что о ней говорить! – поморщившись, встрял в разговор Нахум Юд. – За «Соки земли» они дали ему Нобелевскую премию. A «Mysterium» – об этом романе никто ничего не знает. Минутку, сейчас я вам все объясню… – Он умолк, развернулся вполоборота и сплюнул. – Нет, не буду. Лучше сходите в вашу Карнегиевскую библиотеку и возьмите ее. Как это у вас по-английски? «Мистерии»? Почти то же самое, но «Mysterium» лучше. Mysterischer, nicht?[6] – Он обнажил зубы в своей неподражаемой, шириной с трамвайную колею улыбке, и котелок опять сполз ему на глаза. Внезапно до него дошло, что вокруг нас сгрудилась толпа зевак. – Расходитесь! – закричал он, воздевая руки к небу. – Мы тут не шнурками торгуем. Что на вас нашло? Или прикажете мне арендовать зал, чтобы без помех сказать знакомому несколько слов? Здесь вам не Россия. Расходитесь по домам… Ш-ш-ш! – И снова замахал руками.

      Никто не шевельнулся; в толпе только добродушно заулыбались. Судя по всему, Нахума Юда в этих местах знали хорошо. Кто-то произнес несколько слов на идиш. Лицо нашего собеседника озарилось еще одной, с оттенком грустноватого самодовольства, неповторимой улыбкой. Беспомощно взглянув на нас, он объяснил:

      – Они, видите ли, хотят, чтобы я прочел им что-нибудь на идиш.

      – Отлично, – подхватил я, – почему бы и нет?

      Он опять улыбнулся, на этот раз застенчиво.

      – Совсем как дети, – резюмировал он. – Ну хорошо, расскажу им притчу. Вы ведь знаете, что такое притча, не так ли? Это притча про зеленую лошадь о трех ногах. Простите, я умею рассказывать ее только на идиш.

      Заговорив на родном языке, Нахум Юд вмиг преобразился. Его лицо приняло столь печально-торжественное выражение, что мне подумалось: он вот-вот разразится слезами. Однако я ошибался: аудитория моего собеседника веселилась от души. Чем печальнее и серьезнее становился тон рассказчика, тем с большей неудержимостью

5

Таинственное! (лат.)

6

Таинственное, не так ли? (нем.)