Двенадцать стульев. Илья Ильф

люди загоготали. Один из них спросил:

      – Ты-то сам из помещиков будешь?

      – Мы из дворников, – ответил Тихон, – а, буду говорить, помещик, положим, вернулся. И ему землю не дадут?

      – Ну ясно, дура ты, не дадут.

      Тихон очень удивился, допил пиво, опьянел еще больше и заболботал что-то несуразное про вернувшегося барина. Молодые люди насилу высадили его из-за своего столика.

      – Барин, – бормотал Тихон, – медаль даст. Приехал мой барин.

      – Ну и дурак же! – подытожили молодые люди. – Это чей дворник?

      – Вдовьего дома. Бывшего воробьянинского.

      – Вернется он сюда, как же! Ему и за границей неплохо.

      – А может, вернулся – в спецы метит.

      В полночь дворник Тихон, хватаясь руками за все попутные палисадники и надолго приникая к столбам, тащился в свой подвал. На его несчастье, было новолуние.

      – А! Пролетарий умственного труда! Работник метлы! – воскликнул Остап, завидя согнутого в колесо дворника.

      Дворник замычал низким и страстным голосом, каким иногда среди ночной тишины вдруг горячо и хлопотливо начинает бормотать унитаз.

      – Это конгениально, – сообщил Остап Ипполиту Матвеевичу, – а ваш дворник довольно-таки большой пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?

      – М-можно, – сказал дворник неожиданно.

      – Послушай, Тихон, – начал Ипполит Матвеевич, – не знаешь ли ты, дружок, что с моей мебелью?

      Остап осторожно поддерживал Тихона, чтобы речь могла свободно литься из его широко открытого рта. Ипполит Матвеевич в напряжении ждал. Но из дворницкого рта, в котором зубы росли не подряд, а через один, вырвался оглушительный крик:

      – Бывывывали дни вессселые…

      Дворницкая наполнилась громом и звоном. Дворник трудолюбиво и старательно исполнял песню, не пропуская ни единого слова. Он ревел, двигаясь по комнате, то бессознательно ныряя под стол, то ударяясь картузом о медную цилиндрическую гирю «ходиков», то становясь на одно колено. Ему было страшно весело.

      Ипполит Матвеевич совсем потерялся.

      – Придется отложить опрос свидетелей до утра, – сказал Остап. – Будем спать.

      Дворника, тяжелого во сне, как комод, перенесли на скамью.

      Воробьянинов и Остап решили лечь вдвоем на дворницкую кровать. У Остапа под пиджаком оказалась рубашка «ковбой» в черную и красную клетку. Под ковбойкой не было уже больше ничего. Зато у Ипполита Матвеевича под известным читателю лунным жилетом оказался еще один – гарусный, ярко-голубой.

      – Жилет прямо на продажу, – завистливо сказал Бендер, – он мне как раз подойдет. Продайте.

      Ипполиту Матвеевичу неудобно было отказывать своему новому компаньону и непосредственному участнику концессии.

      Он, морщась, согласился продать жилет за свою цену – восемь рублей.

      – Деньги – после реализации нашего клада, – заявил Бендер, принимая от Воробьянинова теплый еще жилет.

      – Нет, я так не могу, – сказал Ипполит Матвеевич, краснея. – Позвольте жилет обратно.

      Деликатная