Год Быка. Александр Омельянюк

родственников и сослуживцев – на добрую память о себе для внуков!

      В этом занятии Платон обошёл только злостных курильщиков Гудина и Татьяну Васильевну, к которым, после известных событий, испытывал давнюю и устойчивую неприязнь.

      В связи с холодами Иван Гаврилович стал часто теперь покуривать не на улице, а в тамбуре, из-за чего до чутких носов Платона и Надежды стал регулярно доходить тошнотворный запах табачного дыма. Обычно Платон не вмешивался, дабы не ворошить старое говно, чтобы оно не завоняло ещё сильнее. Но теперь и его терпение лопнуло, и он решил действовать через Надежду, тоже не терпевшую табачных испражнений:

      – «Надь! Скажи нашим курякам, что они миазматики! Навоняли здесь своей курнёй!».

      И теперь Надежда не могла пройти мимо, и как некурящая женщина, и, тем более, как начальница.

      Она и раньше постоянно делала Гудину замечания, но теперь, в конце концов, не выдержала и просто завопила:

      – «Иван Гаврилович! Идите курить на улицу! И не надо больше от меня прятаться, а то я Вас буду по всему зданию гонять…, как последнюю суку!» – завершила она тираду, распаляясь к концу фразы.

      Платон задумался: Да! Достал, знать, ирод и её!

      Но через минуту та уже несколько остыла, оправдывая старца перед Платоном:

      – «Да уж старый он стал! Вон у него под скулами брыли висят!».

      – «Хе! Так брыли – это ещё ничего! Хуже, когда ягодицы висят!» – попытался перевести разговор на фривольную тему Платон.

      – «Ха! Так ягодицы тоже!» – на этот раз с радостью подхватила Надежда неудобную для женщин тему.

      – «Да нет! Ты ошиблась! Ты не с той стороны посмотрела!».

      – «Да ну тебя, с твоими смехуёчками!» – поняв намёк, и, видимо, всё это представив, отмахнулась Надежда.

      Вскоре в кабинет вошёл смердящий. Платон демонстративно вышел. Через стену он слышал, как безуспешно оправдывался, беря на глотку, Гудин. Но перекричать звонкий голос начальницы ему не удалось. Более того, та, больше из желания не нюхать его миазмы, чем по производственной нужде, послала хама с заданием.

      Через минуту она вошла к Платону, делясь:

      – «Фу, навонял, чёрт эдакий! Дышать нечем. Я открыла форточку и дверь – пусть немного проветрится!».

      – «Да! Этот, как был козлом, так им и остался!» – подыграл, было, ей Платон.

      – «Ну, не скажи! Он стал лучше!» – попыталась она отстоять правду.

      – «Ну, может быть чуть-чуть, незначительно, разве, что из козла превратился в барана?!» – вывернул рога парнокопытному Платон.

      А с Татьяной Васильевной с прокуренными мозгами произошло другое.

      Как-то раз, не видя за углом Платона, она ответила вытиравшей пол в коридоре Надежде, и бурчащей под нос о неаккуратности мужиков:

      – «А-а! Он никогда ноги не вытирает!».

      После чего Платон понял, что Гудин давно настроил её против него, наверняка наплетя разные небылицы.

      Ничего не поделаешь: два окурка – мусор! А горбатых даже… граблями не исправишь! – решил писатель.

      В начале года здание медицинского центра, где работал Платон, покинула очередная уборщица – ровесница и землячка Гудина – Нина Михайловна из Ташкента. Поначалу она произвела на всех очень хорошее впечатление, но потом