Год Быка. Александр Омельянюк

бежевую курточку, которую Платон планировал использовать для работ ещё с бежевой Волгой ГАЗ-24, уже давно проданной Ксенией, как хозяйкой, за бесценок.

      Но текущие бурные события последнего времени быстро отвлекли Платона от грустных воспоминаний.

      После всех празднований юбилея, похода в пенсионный фонд, Платона вдруг поразила какая-то всеохватывающая, внутренняя радость, будто бы от свершения чего-то давно и упорно им ожидаемого, как будто его, наконец, выпустили на волю, чувство ощущения необыкновенной свободы от длительно им выполняемого долга.

      Ему показалось, что он теперь может жить, как ему хочется, радостно, а не по грандиозным планам кого-то.

      Причём эту радость уже не могли омрачить и поколебать окружающие его мелкие напасти и неприятности.

      Лёгкая улыбка теперь не сходила с его лица. Было так, будто бы он теперь узнал что-то, что многие ещё не знают, не ведают, не чувствуют.

      Даже лицо его стало ещё более одухотворённым, как будто он знает какую-то великую тайну бытия. У Платона теперь было ощущение, будто он прошёл терминатор, вышел на свет божий из тени земной.

      И это был его, зимний терминатор.

      В общем, Платон стал совсем взрослым и свободным от долга перед, длительное время его угнетавшим, государством. И совесть его была чиста.

      Приятные воспоминания теперь всё чаще одолевали его.

      Особенно это часто происходило на работе, где он обычно сидел один и никто не мешал ему погрузиться в ностальгию.

      Платон вдруг явственно вспомнил запах своей детской, летней Москвы, запах какого-то предвкушения чего-то. Тогда он явственно и чувственно различал её утренний, дневной и вечерний запахи.

      Сейчас же нюхать было нечего. Сейчас ему часто приходилось только слушать, в том числе всякую ерунду и пакость.

      – «Ну, вот! Я пролила, а ты наступил!?» – войдя к себе, услышал он от Надежды.

      – «Так ты не проливай! И наступать не надо будет!» – ответил он, уже вытирающей тряпкой пол начальнице, всё ещё не теряя прекрасного расположения духа.

      Прошло некоторое время, и по хорошему настроению недавнего юбиляра был нанесён привычный удар.

      – «Плато-о-он!» – как всегда завизжала Надежда.

      – «Иди скорей коробки с улицы разгружать!».

      – «Ид-у-у!» – в тон ей ответил подчинённый.

      Он поменял белый халат на бывший чёрный, надевая сверху ещё и пиджак. Но той стало невтерпёж, и она снова заголосила:

      – «Плато-о-он! Ты где есть то? Иди скорей!».

      – «Сейча-а-ас!» – опять ей в тон начал тот.

      – «Штаны только надену!» – закончил он язвительно.

      – «Он сейчас переоденется, и придёт!» – оправдывалась начальница перед приезжей гостьей на недостаточно быстрое послушание задерживающегося подчинённого.

      А тот надел рабочие перчатки и вышел в предбанник. Но оказалось, что коробки уже там разгружены водителем приезжей.

      Фу, дура! Вечно визжит, не разобравшись! А тут из-за неё раздеваешься, одеваешься! Сумасшедшая, прям! –