Трудно быть чёртом. Виталий Каплан

как раньше, ведут себя с детьми как раньше – толку не будет. Практически всё, что мы тут даём детям, исчезает максимум за полгода… Понимаете?

      Игорь молча кивнул. Чего уж тут не понять… Опасная светимость, пламя оранжевое, пороговый уровень…

      Ему тут нравилось. На обычную школу совершенно не похоже. Стены расписаны романтическими картинами – паруса, волны, галактики, всадники, звери. В коридоре выставлены рыцарские доспехи – не настоящие, конечно, самодельные. Сами дети и делают. Конечно, при виде здешних мечей трудно было сдержать улыбку, но какая, в сущности, разница?

      Дети тут были как дети – бесились на переменах, катались по перилам, хохотали. Но – ни одного матерного слова, ни одной драки. Живые глаза, а посмотреть сквозь Вторую Плоскость – светятся зелёным пламенем, горят высоким смыслом.

      Во рту снова пахнуло гнилью. Не жалость к этим детям он чувствовал, а кислый стыд. Ещё полгода, максимум год – и всё это закроется, дети вернутся в чудесные свои семьи – и потухнут. Учителя будут метаться в поисках работы – но вряд ли им что-то обломится после декабрьской кампании. Алексея Павловича начнут мурыжить по всякой. И если среди родителей найдётся хоть одна дырявка… Тогда уже по уголовке пойдёт. Надо бы заранее подумать, как его в этом случае вытягивать. Вадим Александрович, конечно, будет ворчать, что это распыление сил, бесполезный гуманизм, что для дела это лишнее. Для дела – может, и так. Но это самому Игорю нужно.

      Самые лучшие люди, самые светлые… С ними себя вновь начинаешь чувствовать человеком… пока не вспоминаешь о службе. Ну что тут поделать? «Такова жизнь, Гарран, – привычно вздохнул бы князь. – Тут или-или, и ни в чьих силах это изменить. Никто не виноват, а вот так оно получается, мальчик». Похоже, для него Игорь навсегда останется мальчиком – тем самым загорелым сорванцом, только-только сдавшим Первые Экзамены и получившим Зелёный Лист…

      Многие ломались, Игорь это хорошо знал. Киатан дари Агмар, по-здешнему, Константин Морошкин, рок-музыкант, рассказал всю правду своим коллегам – и вскоре оказался в очень хорошей частной клинике, откуда его деликатно переправили домой. Мауки дари Хмер, или Михаил Тучкин, вузовский преподаватель, десять лет проработал… а сломался, когда его коллега математик Дробышев повесился у себя на даче… ожидая суда и позора. Тоже был опасной фигурой, и Мише Тучкину пришлось гасить ему светимость. После этого дари Хмер, даже и не применяя Искусства, умертвил десятка полтора здешних чиновных подонков. Мишу пришлось брать самому князю. Дома его лечат. А врач-онколог Татьяна Губарева… она же Таури дари Амхень… тут и вспоминать не хочется.

      С ним, разумеется, такого не случится, он своей искрой управлять умеет, потому что не просто знает, а изнутри чует, как тут выражаются, «цену вопроса». Но порой бывает гнусно – вот как сейчас, например. Брать интервью, улыбаться, фиксировать главное – это как раз легко, это автоматически у него выходит, и это – как стенка между Гарраном и Игорем. Совершенно необходимая стенка.

      Боевого