Познавание ведьм. Москва-1984. Игорь Олен

полнота трёх благ: душевных, телесных, внешних. Одной добродетели недостанет к счастью, надобны красота, здоровье телесности и богатство, и знатность внешнего. От этого на вопрос: чем нам милы красивые? – я ответил: кто спрашивает так, тот слеп. Я первый назвал красоту Божьим даром, в отличье от Карнеада, кой высказывался о ней как о «владычестве без охраны», и Феокрита, клеймившего её «пагубой под слоновой костью», и Феофраста, коему это лишь «молчаливый обман», и Сократа, рекшего: «недолговечное царство».

      Последовала овация. Неслись возгласы: – Красота – Божий дар!.. Материя есть пассивная масса… Чудно! Стихий лишь четыре… Отныне мы знаем, как жить!.. К тому же есть пятая, кругообразная… Изумительно!!

      Кто-то связывал лавры, кто-то рукоплескал, кто-то зубрил вовсю, бормоча:

      «Первопричина есть Бог… потребны богатство да знатность…»

      Сумрачный муж в стороне изрёк:

      – Мыслю иначе.

      – Ну-ка! – воскликнули все. – Вещай, Пиррон-скептик!

      – Я ничего не знаю и ни во что не верю. Всё безразлично. Всякому слову сыщешь обратное. Нет добра и нет зла. Будь они – они были бы одинаковые для всех. Мы ж – зрим инакое, ведь их нет. Повар славного Александра грелся в тени, мёрз на солнце. Нашему Диогену в благо мнилось великому Александру высказать, чтобы тот, заслоняющий солнце, посторонился. А Аристотель служил при дворе Александра.

      – Хвала, Пиррон! Слава!

      – Благо ль некий поступок или он зло – не знаю, и потому что добра и зла нет, и по прочим всем основаниям. Ничего я не знаю. Даже не знаю, знаю я или нет в самом деле. Впрочем, хоть говорю: не знаю, – но не возьмусь поклясться, что, вот, не знаю.

      – Прочь, Аристотель! Вверх, Пиррон!

      – Вам всем разное, быть вам над или под. Мне – равное, быть царём иль рабом, – вёл Пиррон, всходя по ступеням. – Некогда Анаксарх, учитель мой в философии, вяз в болоте. Я прошёл мимо, не слушая криков помощи, вот как.

      – Дивно!

      – Раз нет добра и зла – ничего нет. Стало быть, для чего, мнил я, помощь, если нет жизни, но и нет смерти. Смерть, может, – жизнь, жизнь – смерть. Эпикур, ценя жизнь, учит, что смерть – бесчувствие. А Сенека зовёт эту нашу жизнь смертью в преддверии жизни истинной. Он радовался б покойнику, причастившемуся загробных благ. Эпикур бы печалился, что покойник утратил всё… Я же, – нёс Пиррон, – превзошёл их, так как не знаю, есть я или же нет. Коль чувствовать – значит жить, не Гомер ли нам описал царство мёртвых, где чувствуют ярче? Я чувствую, что я есть, но наличествует моя сущность – или же отражается в этой жизни уткой в воде, не ведаю.

      – О!!! – восторгалось собрание.

      – Я сейчас, – вёл Пиррон, – буду стукаться обо что-нибудь, потому что не знаю, нужно это или не нужно, выгодно иль невыгодно… – И действительно, застучал, да сильно; кровь пачкала пьедестал. В рукоплесканиях, в воплях полного восхищения лишь один, подбежав, подставил под лоб мудреца свою руку.

      – Прочь, Безымянный! – остервенились все. – Лавры, лавры Пиррону!

      Глас