Сын Духа Святого. Алексей Хапров

подошел к нам, посмотрел на разбитое окно и грозно спросил:

      – Кто это сделал?

      Сморкачев опустил голову и молчал. Все вокруг тоже молчали. Я поднялся с пола и сказал:

      – Я.

      Майор оценивающе посмотрел на меня.

      – Но я только защищался, – оправдываясь, добавил я.

      – От кого ты защищался? – спросил он.

      Я показал рукой на Сморкачева и рассказал майору все то, что между нами произошло. Как Сморкачев с приятелями решили выпить, как я отказался присоединиться к ним, и как они стали мне за это мстить.

      Пока я все это рассказывал, мой взгляд несколько раз падал на стоявших вокруг ребят. Они почему-то смотрели на меня с осуждением.

      – Та-а-ак, – угрожающе протянул майор. – Я предупреждал, что за распитие спиртного буду наказывать?

      Сморкачев и его приятели по-прежнему молчали.

      – Пять нарядов вне очереди каждому, – рявкнул майор. – Отработаете по прибытии в часть.

      После этого он снова посмотрел на меня. Но в его взгляде я не заметил ни оправдания, ни одобрения.

      – А тебе, – сказал он, – придется заплатить за разбитое стекло. Следуй за мной к начальнику поезда.

      Я покорно пошел за ним. В штабном вагоне на меня составили протокол, выписали штраф, который я тут же оплатил, после чего у меня вообще не осталось денег.

      Когда мы с майором вернулись обратно, я, проходя по вагону, ловил на себе недружелюбные взгляды. Очевидно, мои будущие сослуживцы считали виноватым во всей этой истории именно меня. И я не мог понять, почему? Ведь я – лицо пострадавшее. Я ни к кому не лез. Это ко мне лезли. Я только себя защищал.

      Как мне было ни тяжело ощущать витавшую в воздухе враждебность, я не стал никому ничего объяснять. «С какой это стати я должен перед всеми оправдываться? – думал я. – Пусть думают обо мне все, что хотят! Плевать я на всех хотел!».

      Оставшаяся часть пути прошла спокойно. Ко мне больше никто не приставал. Правда, со мной никто и не разговаривал. Меня откровенно сторонились, и я оказался словно изолированным в пустоте.

      В последующем я не раз вспоминал этот эпизод. Я прокручивал его в памяти от начала и до конца, пытаясь понять, почему после этой склоки все стали вдруг относиться ко мне с таким пренебрежением? Даже майор отводил от меня глаза. Я считал это несправедливым. Мне было обидно. Мне казалось, что такого откровенного бойкота заслуживал не я, а Сморкачев. Но, тем не менее, все почему-то обрушились именно на меня. Меня сжигало чувство горечи. Я замкнулся, ни с кем не общался, и в результате, в скором времени, снова стал чувствовать себя изгоем. Так же, как и в школе.

      Но так ли уж несправедливы были по отношению ко мне?

      Прокрутим этот эпизод еще раз. С чего все началось? С банального тычка в бок: «Гони рубль!». Но разве этот тычок был сильным? Разве тон Сморкачева был оскорбительным? Он был непринужденным, даже дружеским. Но я был так угнетен разлукой с домом, что любое обращение к себе воспринимал в штыки. Может, Сморкачев