Годы, как птицы… Записки спортивного репортера. Михаил Шлаен

оно прохладнее, для рыбы это лучше.

      Письма с фронта

      Солдатские треугольники, смятые открытки и надорванные конверты, пожелтевшие от времени листки с загнутыми углами, вырванные из блокнотов или тетрадей, а то и просто клочки попавшейся под руку бумаги, наскоро исписанные неровным почерком (не до каллиграфии, многие пишутся в короткие промежутки затишья меж боями), – сегодня все это священная реликвия едва ли не в каждой семье. Прикосновение к ним – как прощупывание пульса и соответствующая реакция на показания тонометра. Зашкаливают они или нет? Насквозь пронизывает нервный тик, сердце бьется так, что вот-вот выскочит из груди. Что там в этих корявых строчках, выведенных ручкой (где отыскались чернила, шариковых ведь не было тогда?) или карандашом в короткие промежутки затишья?

      Долгожданная весточка с фронта. Их у меня дома, присланных отцом, хранится сорок одна. Сорок одно памятное письмо со штемпелем военной цензуры – «Просмотрено» и личным цифровым клеймом цензора. Первое датировано 10 октября 1941 года, последнее – 1 мая победного 1945-го. Может, были еще, но они не сохранились. Да и спросить не у кого – мама давно умерла…

      Великая Отечественная застала нас с ней в городе Владимир-Волынский. Маме было 29 лет, мне – 4 года и 4 месяца. Владимир-Волынский (это по-русски, по-польски – Wladzimier Wolynski) – приграничный город (стык Западной Украины и Польши) на правом берегу реки Луга. Там служил мой отец, Шлаен Григорий Давыдович, туда передислоцировали его часть после войны с белофиннами, на которой отец командовал саперной ротой. Мама решила навестить его, из Москвы, по ее воспоминаниям, мы укатили где-то в начале июня.

      С первых часов Владимир-Волынский, находившийся географически практически на одной вертикали с Брестом, подвергся мощной бомбежке с воздуха и артиллерийскому обстрелу. Нас, несколько семей с малыми детьми, погрузили на грузовую машину и отвезли на сборный пункт в Коростень, это тоже недалеко от границы. Дальше подогнали два эшелона для эвакуируемых. Нам повезло, наш товарняк умудрился проскочить, а другой весь разбомбили.

      Путь для возвращения в Москву был отрезан. Эшелоном нас доставили в Сталинград, откуда потом отправили в Сальск Ростовской области. Там я заболел дифтерией в тяжелой форме, меня еле спасли. Наступала осень, а у нас с собой никаких теплых вещей, собирались ведь наскоро. Оставаться в Сальске было тоже небезопасно из-за наступления немцев на Кавказ, и нас в ноябре сорок первого перебросили в Грузию, сначала в Тбилиси, а затем в Сагареджо (это в Кахетии), где мы пробыли почти три года, пока наконец кружным путем смогли вернуться в Москву.

      Большинство писем с фронта приходили от отца именно туда. Обратным адресом значилась полевая почта. Понять по их меняющимся номерам, где отец конкретно находится, естественно, было невозможно, лишь потом мы узнали про Юго-Западный, Донской, Сталинградский, 1-й Белорусский фронты.

      Сорок одно письмо, я и сегодня читаю их с содроганием, но сдерживаю слезы, а вот жена не может,