Смытые волной. Ольга Приходченко

показал. Сколько ей? Девятнадцать? Пусть к нам приезжает учиться.

      – Лилька, ты истратишь кучу денег, мне неудобно. Продиктуй свой номер, я перезвоню.

      – Нет, подруга, эту роскошь я могу себе позволить. Знаешь, что меня больше всего поразило? Ты-таки тоже уехала из Одессы. Я сюда, ты в Москву. Я когда-то так мечтала жить в Москве, не вышло. Рада, что ты мою мечту осуществила.

      – Судьба, Лилька, у каждого своя судьба.

      Ровно через год мы сидели в ее сиднейском доме в Ашфиль-де, так же крепко обнявшись, и так же долго молчали, как тогда при расставании в ванной, плакали и не стеснялись слез. Тогда это были горькие слезы, теперь – слезы радости. Наверное, это тоже судьба – встретиться через двадцать пять лет, нет, даже через двадцать шесть. Еще спустя год Лилька на моей подмосковной даче, сияя от счастья, слушала русские народные песни, которые так задушевно пели мои соседки Валентина и Мария. Муж на лужайке перед домом колдовал над мангалом, и дымок от него, как одесский туман над черноморской волной, расстилался по-пластунски по стриженому газону и уползал к сливовым деревьям и за густые кусты с черной и красной смородиной и крыжовником. Лилька, глядя на меня, помогала нанизывать на шампуры куски замаринованного мяса, прокладывая между ними овощи; ей, чувствовалось, не терпелось вновь ощутить во рту давно забытый вкус настоящего шашлыка. А пока под пельмени, картошечку в мундирах с селедкой, квашеную капусту, приправленную клюквой, и ядреные, собственного засола огурчики и помидоры мы своей женской компанией «расправлялись» с графинчиком водки.

      Я наблюдала за Лилькой, с каким удовольствием, причмокивая, подружка уплетала за обе щеки национальную русскую еду и совсем не морщилась от национального русского напитка. Мне показалось, что Лилька напрочь отключилась от своего австралийского бытия, совсем забыла про эти тридцать часов долгого перелета; она была на седьмом небе, которое в этот теплый летний вечер темно-синим ковром повисло над шумящими от легкого ветерка березами и все затянулось звездами.

      – Лиля, скорее иди сюда, посмотри, какое чудо, где еще такое увидишь?

      Огромный бордовый шар медленно сползал с небесных высот и так же не спеша, освещая окрестности последними лучами ушедшего дня, садился где-то за стеной древнего Иосифо-Волоцкого монастыря, куда мы подружку возили накануне, показывая панораму, на фоне которой Сергей Бондарчук снимал горящую Москву для «Войны и мира».

      – Лилька, ты представляешь, у нас закат, а у вас там, в Австралии, рассвет. Новый день начинается, что он нам принесет?

      – Оля, ущипни меня. Неужели это правда – и эти звезды, это солнце приплывают к нам отсюда, с твоей дачи?

      – Наверное, наоборот, но какое, Лилька, это имеет сейчас значение. И эти расстояния, и годы разлуки, когда мы с тобой опять вместе. А в Одессу не тянет смотаться?

      – Не поверишь – тянет. По Приморскому бульвару и Дерибасовской прошвырнуться, на Привозе поторговаться, с Фатькой повидаться. Сколько лет, сколько зим. А не знаешь, Юрка Воронюк жив?

      Я