Прощай, красавица. Рэймонд Чандлер

притворялась, но мне было все равно. Внезапно эта сцена опротивела мне до омерзения.

      Я взял с кушетки шляпу, подошел к двери, отворил ее и шагнул на крыльцо. Приемник в углу продолжал гудеть, женщина негромко похрапывала в качалке. Я бросил на нее торопливый взгляд, потом прикрыл дверь, снова бесшумно отворил и опять взглянул на женщину.

      Глаза ее были по-прежнему закрыты, но под веками что-то блеснуло.

      Я спустился с крыльца и по растрескавшейся дорожке вышел на улицу.

      В окне соседнего дома была поднята штора, узкое лицо жадно прижималось к стеклу, лицо старухи с седыми волосами и острым носом.

      Любознательная старушка подглядывала за соседями. В каждом квартале есть хоть одна такая. Я помахал ей рукой. Штора опустилась.

      Я сел в машину, подъехал к 77-му участку и поднялся на второй этаж в затхлый уютный кабинет лейтенанта Налти.

      6

      Налти после моего ухода, казалось, так и не шевельнулся. Он сидел на своем стуле в той же самой позе угрюмой терпеливости. Но в пепельнице прибавилось два сигарных окурка, а на полу стало больше горелых спичек.

      Я сел за свободный столик. Налти взял фотографию, лежащую на его столе вниз изображением, и протянул мне. Это был полицейский снимок анфас и в профиль, с отпечатками пальцев внизу. Мэллой, снятый при сильном свете, казался совершенно безбровым.

      – Он самый. – Я вернул фотографию.

      – Мы связались с Орегонской тюрьмой, – сказал Налти. – Отбыл срок он почти полностью, ему немного скостили за хорошее поведение. Дела, похоже, идут на лад. Мы загнали его в угол. Ребята с патрульной машины порасспросили кондуктора в конце трамвайной линии на Седьмой стрит. Кондуктор упомянул об одном здоровяке, – видимо, это он самый. Сошел он на углу Третьей и Александрия-стрит. Теперь заберется в какой-нибудь старый дом, откуда съехали жильцы. Таких там много, от центра они теперь далеко, и жилье стоит дорого. Заберется, и мы его накроем. А ты чем занимался?

      – Тот здоровяк был в шляпе с перьями и с теннисными мячами вместо пуговиц?

      Налти нахмурился и сцепил пальцы на колене:

      – Нет, в синем костюме. А может, в коричневом.

      – Уверены, что не в саронге?

      – Что? Ах да, шутка. Напомни в выходной, я посмеюсь.

      – Это не Лось, – сказал я. – Он не стал бы ездить на трамвае. Деньги у него есть. Вспомните, как он был разряжен. И одежда явно шита на заказ, стандартные размеры ему не годятся.

      – Ладно, смейтесь надо мной, – пробурчал Налти. – Чем ты занимался?

      – Тем, чем следовало заняться вам. Кафе, именуемое «Флориан», так и называлось, когда было ночным заведением для белых. Я говорил с портье негритянского отеля, который знает этот район. Электрические вывески стоят дорого, поэтому негры, став там хозяевами, оставили старую. Прежнего владельца звали Майк Флориан. Он умер несколько лет назад, но вдова его жива. Проживает на Пятьдесят четвертой Западной, дом шестнадцать сорок четыре. Зовут ее Джесси Флориан. В телефонной книге она не значится, но есть в адресном справочнике.

      – Ну