Хевен, дочь ангела. Вирджиния Эндрюс

из горных избушек пришли к нам домой разделить с нами потерю Энни Брэндиуайн Кастил. Они посидели с нами, попели наши песни, потом помолились вместе с нами. Когда все это закончилось, заиграли гитары, банджо и скрипки, принесли самогон и закуски.

      На следующий день, когда поднялось солнце, мы с Томом снова пошли на кладбище, постоять у свежей бабушкиной могилы и другой, маленькой, чуть ли не в фут длиной. У меня заныло сердце, когда я увидела надпись: «Ребенок Кастил». Похоронен он был рядом с могилой моей матери. Даты на могильной плите не было.

      – Не смотри туда, – прошептал Том. – Твоя мама похоронена давно, а сейчас траур по бабушке. Знаешь, пока ее кресло не опустело, я не понимал, как много она значила для нас. А ты понимала это?

      – Нет, – прошептала я, и мне стало стыдно. – Я просто принимала ее существование как должное, словно она будет жить всегда. Нам надо позаботиться о дедушке, он сейчас такой потерянный, такой одинокий.

      – Да, – согласился Том, взял меня за руку и повел от печального места. – Надо ценить дедушку, пока он с нами, а не беречь нашу любовь на день похорон.

      Через неделю приехал отец, грустный и на вид трезвый. Он усадил Сару на стул, на другой сел сам и натянутым голосом повел разговор. Мы с Томом слонялись за окном и старались подслушать, о чем они говорят.

      – Я ходил в город показаться врачу, Сара, вот где я был. Он сказал мне, что я болен, по-настоящему болен. Сказал, что я передаю болезнь другим и что я должен все прекратить или мне будет совсем плохо и я рано умру. Сказал еще, что мне нельзя иметь половые отношения с женщинами, даже с женой. Еще сказал, что надо делать уколы от этой болезни. Но у нас нет таких денег.

      – Так что у тебя? – требовательным, но холодным, непроницаемым, без тени сострадания голосом спросила Сара.

      – У меня сифилис на первой стадии, – признался отец, и голос его прозвучал необычно глухо. – Ты не виновата, что лишилась ребенка, это я виноват. Так вот, я тебе сказал сейчас все, и на этом кончили. Мне очень жаль, прости.

      – Поздно жалеть! – закричала Сара. – Поздно, ребенка уже не воротишь! Когда ты убил моего ребенка, ты убил и свою мать! Ты слышишь это? Твоя мать умерла!

      Даже я, которая ненавидела его, была потрясена тем, как это выложила Сара, потому что если отец кого и любил, кроме себя, то это бабушку. Я слышала, как он шумно втянул в себя воздух, потом раздалось подобие стона, и он обмяк на стуле, затрещавшем под ним. Сара даже остановила свое истязание.

      – Ты там играл, а я сидела здесь все время, только и думая о том, чтобы быть тебе нужной. Я ненавижу тебя, Люк Кастил! Особенно за то, что ты все держал в памяти умершую женщину, которую давно пора было бы выбросить из головы!

      – Ты пошла против меня? – с горечью спросил он. – Теперь, когда умерла мама, а я заболел?

      – Ох, как ты прав! – воскликнула она, вскочила со стула и стала бросать в картонную коробку его одежду. – Забирай свою паршивую