Русский Париж. Елена Крюкова

Чужая мать. Не знаю, как это по-французски.

      – Неродная.

      – Неродная.

      – Приемная!

      – Да, приемная.

      – Хочешь шампанского? Тогда принеси два бокала. Мне и тебе.

      Индуска улыбнулась. Слишком белые зубы; слишком смуглые щеки. Совсем ребенок.

      – Я не хочу вина. Я не пью вина. Я хочу конфету.

      Она подошла к столу, взяла две конфеты и апельсин и вернулась.

      Ели конфеты. Игорь очистил апельсин и выбросил кожуру в кадку с фикусом. Разломил фрукт надвое. Глядел, как девочка жадно ест, утирает сок с подбородка. Рука коричневая, а ладошка розовая. Как у обезьянки.

      Глава шестая

      Вы за оконными решетками.

      Вы за смешными жалюзи.

      Вы в булочных стоите – кроткими,

      И лишь – пардон, шарман, мерси.

      Вы каблучишками – по гравию.

      Вы шинами – по мостовой.

      Вы парижанам всем потрафили:

      Вы представляете живой

      Страну, давно уже убитую,

      Что – во гробах – во рвах – мертва.

      …Ты! Над стиральными корытами

      Клонись, Психеи голова.

Анна Царева. «Черная моль»

      У Прохора Шевардина – русские посиделки. Пирушка, как встарь, в Москве.

      За окном гудит Париж, а в гостиной – Москва.

      Чужбина, сегодня тебя нет. Сегодня – никакой французской речи в шевардинском доме! Только по-русски говорят. По-русски глаза блестят. По-русски вздыхают. По-русски шевелят кочергой дрова в русской печи – не во французском камине. Шевардин велел архитекторам у себя дома печь сложить. Как в детстве, на Волге, в Казанской слободе.

      Молодые дочки Шевардина, Марфинька и Маша, хлопочут меж гостей, на подносах яства несут. Никакой прислуги нынче! Это его собственный пир! Дочки все сами наготовили!

      Жена в кресле сидит. Руки бессильно на колени опущены. Дремлет. Улыбается. Еще минуту назад она увлеченно беседовала с Кириллом Козловым. Когда задремала, голову на плечо уронила – Козлов тихо встал со стула, отошел, палец ко рту прижал. Недавно с нею такое. Внезапное недомоганье; сонливость. Что наша вся жизнь, как не сон? Еще Шекспир сказал. Ах, был бы моложе – Гамлета бы в драме сыграл. А сейчас какой он принц. Развалина старая. Попеть бы еще! Господи, не отбери голос!

      Стол огромный, стоит каре. За столом – русские художники, русские артисты, русские танцовщики. И – русские Великие Князья, как же без них? Почитатели Шевардина. На всех его спектаклях в Гранд Опера бывают! Хлопают громче всех! Прямо, как аршин проглотив, сидит сухопарый, гордый Владимир Кириллович. Орлиный нос, руки летают над серебром тарелок и вилок. Знает толк в хорошей еде князь. Нарочно для князя велел Шевардин девчонкам своим приготовить расстегаи с осетриной, тройную со стерлядкой уху, блинов напечь да икры поболе купить. Черной в Париже этом чертовом нет, так хоть красной! Kaviar тут дорого стоит, ну, да он не пожмотился! Не поскаредничал! Да окрошки велел наделать; ах, холодненькая окрошечка, да с редисом, да с солененьким