Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть 2. Алла Арлетт Антонюк

от телесных пут душа наша

      Вдруг проникает в чрево грядущего дня

      И прозревает, не знаю, благодаря какому

      благословенному порыву —

      В ночь накануне дня кровопролития —

      Тот самый путь, который прочертила и судьба

      нордического героя…

(Пер. с фр. – наш, А.-А.А.)

      «В ночь накануне своего кровопролития» Ленский прозревает свою смерть в последних стихах:

      А я, быть может, я гробницы

      Сойду в таинственную сень,

      И память юного поэта

      Поглотит медленная Лета,

      Забудет мир меня… (6:XXII)

      Во имя торжества своих высших идеалов и ценностей он, как и «héros du Nord» Шиллера («северный герой» – нордический герой), без колебания готов пожертвовать собой: вызвав Онегина на поединок. Так он, собственно, доказал на деле служение своим идеалам, по роковой случайности столкнувшимся с грубой реальностью жизни. Идеальный друг, каким считал он Онегина, не нашёл смелости отказаться от поединка и собственноручно убивает юного поэта.

      Прозрения духовной родины

      «Он пел те дальние страны»

«Евгений Онегин» (2:X)

      Ленский верил, что хоть и отделена земная жизнь от потусторонности пропастью, её края соединены чем-то вроде мостика, хоть и шаткого. Но какого моста? Как соединены между собой два мира, противостоящих друг другу? Где та лазейка, где та «дверь», что позволяет проникнуть в другую реальность и познать её, разгадав «заманчивую загадку» смысла жизни?

      Таким мостом может быть только то, что даёт чувство трансцендентального единства личности и мира. И в этом смысле любовь и поэзия уравниваются в мировоззренческих кругах Ленского.

      Первое, с чем связано его интуитивное проникновение в трансцендентальные дали потусторонности («те дальние страны») – это его любовь или, скорее, предчувствие её утраты и последующая за этим меланхолия – «его живые слёзы». Между неизвестной ностальгической и экзотической далью (ср. гл. 1, XLIX) и острым переживанием Ленского его любви существует прямая причинная связь:

      Он пел те дальние страны,

      Где долго в лоно тишины

      Лились его живые слёзы. (2:X)

      Любовь и творческое вдохновение (поэзия) – вот те два проводника, те «две жордочки» «дрожащего гибельного мостка… через поток», которые отделяют нас от непознаваемого «нечто» («две жордочки» того самого моста, через который пробиралась в страхе и смятении и Татьяна в аллегорическом лесу своего сна).

      О любви Ленского как проводнике в область метафизической действительности и о воплощении этой любви в Ольге, «потаённом ландыше», ставшем затем его «богиней тайн и вздохов нежных», мы более подробно расскажем чуть позже. В первую же очередь, начнём с той роли, какую для Ленского играл поэтический язык, связанный с состоянием творческого вдохновения как озарения «неотразимыми лучами».

      Наряду с любовью, поэзия также была для него проводником в «лоно тишины» – в область метафизической действительности, куда изливалась его поэтическая меланхолия («лились его живые