Разговоры (сборник). Сергей Волконский

всем.

      – Ну, как же обо всем?

      – Обо всем, о чем я в то время думал.

      – В какое время?

      – Пока писал.

      – А когда вы писали?

      – В прошлом сентябре и октябре.

      – В два месяца?

      – Что – в два месяца? Книгу? Книгу в один месяц… Что вы смотрите. Хвастаюсь? Ну, конечно, я не скажу, что «в один вечер», или там… «Юрий Милославский»… «Барон Брамбеус», а все-таки «у меня в мыслях легкость необыкновенная».

      – А в суждениях?

      – Боюсь, что не меньше вашей.

      – Это было бы трудно.

      – Я знаю. Читатели всегда солидны, только авторы бывают легкие.

      – Нет, все-таки, что же у вас в «разговорах»? По заглавиям не видать.

      – По-моему, отлично видать.

      – Так я не про содержание, я про связь. Какая связь между предметами разговора?

      – А разве может не быть связи? Между мыслями разве может не быть связи? Мысли всегда связаны.

      – Позвольте, ну чем, например, связаны?

      – Мозгом, из которого они вышли. Если вы будете брать мысли, так сказать, разбежавшиеся, вы их никогда не свяжете в пучок. А вы берите их в момент рождения. Чем связаны два брата?

      – Так что это – семья?

      – Разношерстная, но с сильным отпечатком фамильного сходства.

      – В чем же сходство, если мысли разношерстные?

      – В тех неуловимых причинах, которыми обусловливается их чередование.

      – Мышление?

      – Приемы мышления.

      – Так это автопортрет?

      – Нисколько. Какой же автопортрет, когда разговор. Ведь для разговора нужны двое… по меньшей мере.

      – Да, но обыкновенно в «разговорах» одна чаша весов перетягивает другую, и это всегда та, на которой уселся автор.

      – Нисколько, полное беспристрастие.

      – А кого же вы больше любите из ваших разговаривающих?

      – Больше всего люблю моего приятеля и собеседника в первых двух и последних трех «разговорах».

      – А вот я вас и поймал: вы говорите ваш собеседник. Значит, другой-то вы сами, автор?

      – Так этого я не скрываю, а только я говорю, что в изображении я не гну в свою сторону. Обыкновенно в диалогах один умный, а другой – идиот, и идиот только для того существует, чтобы идиотскими вопросами вызывать на умные ответы.

      – А у вас?

      – Приятель, о котором я говорю, никогда не менее умен или менее блестящ, чем я сам.

      – Однако вы скромны, как я послушаю.

      – А разве я сказал, что я умен, блестящ? Я про себя и не говорил; не говорил, потому что думал, что это вам неинтересно. Но если хотите знать, то я вам скажу, что я считаю свои способности… очень средними; но только я говорю, что способности моего приятеля-собеседника не ниже средних. Я никогда не пользовался моим авторством, чтобы топить моих собеседников, а если иной раз в спорах я и присуждаю себе победу, то согласитесь, что это весьма невинное баловство. Но и в самых горячих спорах, уверяю вас, сохраняю равенство оружия, – тупятся мечи, но тупятся зараз.

      – Ну хорошо, а чем же ограничено время вашего писания? Вы говорите, месяц писали?

      – А чем ограничивается время?

      – Время?.. Звуком…

      – Ого, да вы, кажется, и впрямь солидный читатель. Конечно, звуком делится, значит, и ограничивается. Но я хотел сказать: что ставит вехи, по каким верстовым столбам можно определять место своего временного нахождения?

      – Верстовые столбы – события.

      – Ну вот, и тут два «события», хотя и совсем не одинаковой ценности. Первая общая репетиция «Живого трупа» в Художественном театре, значит – середина сентября, и один Вечер художественных танцев, который имел место в зале Московской консерватории 18 октября. Последний «разговор» написан через два дня. Вы видите, – как раз месяц.

      – А вы мне сказали, что как раз этот месяц вы были в разъездах?

      – Вот именно: самое лучшее условие для писания. Ведь я пишу на машинке – в вагоне на коленях…

      – Но все-таки я вижу как будто некоторое несоответствие…

      – Между чем?

      – Между заглавиями.

      – И содержанием?

      – Содержанием – не знаю, ведь я не читал.

      – Так между чем же?

      – Между самими заглавиями.

      – Не понимаю.

      – Ну, «Былое», например, что такое? Вероятно, воспоминания?

      – Из семейной хроники.

      – А «Приемный день»?

      – Так, светская дребедень.

      – Ну вот видите. И вам не неловко ставить семейные воспоминания рядом с дребеденью?

      – Почему? Если они так удобно уживаются в моем мышлении, то почему же им не ужиться на смежных страницах?

      – Да как же смешивать