Вязниковский самодур. Михаил Волконский

своей простыни.

      – Слушайте, Никита Игнатьевич, я вас что-то не помню в числе гостей сегодня; вы не обедали, кажется, в столовой?

      – Ну, что там в столовой, какой там! – отозвался сонным голосом Труворов.

      – Однако ж я так полагаю, что вы в таких же гостях здесь, как и я, а не присный у князя?

      – Ну, что там в гостях! Конечно, в гостях! Какой там присный!

      – Значит, вы дворянин и помещик?

      – Ну, что там? Ну, дворянин!

      – И много имеете душ?

      – Ну, что там душ… разбежались которые… а потом какой там… и потом, знаете, я не того… душ…

      Чаковнин долго молчал, раздумывая и вертя записку в руках. Когда он поднял голову, Труворов, высвободив лицо, лежал на спине с открытым ртом, подняв свой маленький курносый носик, и всхлипывал, посвистывая им, как делают это спеленутые ребята. Чаковнин щипцами снял со свечи нагар, сжег записку и стал укладываться спать.

      V

      На другой день Труворов проснулся до восхода солнца. В щели ставен, затворявших окна, не виднелось еще ни одной полоски света, и он, проснувшись, уставился в темноту широко открытыми глазами.

      С ним это бывало. Временами на него находило нечто вроде спячки, когда он мог спать по пятнадцать часов в сутки без просыпа, и если поднимали его, то он чувствовал себя просто больным, при первой возможности ложился и засыпал. Но зато бывали промежутки, когда в течение двух-трех недель он беспричинно просыпался и, сколько бы ни лежал, не мог уже заснуть. Так было и теперь с ним.

      Состояние этой бессонницы всегда казалось ему мучительным. Единственным средством было подняться скорее с постели и идти на воздух.

      Никита Игнатьевич знал, что, сколько бы ни лежал он, все равно не заснет. Он спустил ноги с кровати, нашел ими туфли и стал одеваться ощупью.

      Завозившись в темноте, он сейчас же наткнулся на стул, загремел им и громко произнес:

      – Ай, кажется, разбудил!

      Он прислушался, обернувшись в ту сторону, где, по его предположению, была кровать Чаковнина, и успокоился.

      – Нет, не разбудил. Вот и отлично, что не разбудил. Ну, что там разбудил? – стал повторять он и опять задел за стул, причем на этот раз с грохотом повалил его. – Ну, вот, теперь разбудил!.. Александр Ильич, Александр Ильич, – принялся звать его, – я разбудил вас?

      Чаковнин издал мычание.

      – Я разбудил вас, Александр Ильич?

      – Не-ет, отстаньте!

      – Ну, тогда хорошо, спите, спите!..

      Труворов был почти уже одет и шарил теперь руками, чтобы найти свой шлафрок, но, как на грех, попадался ему то камзол, то кафтан. Наконец шлафрок был найден, надет, и Труворов двинулся, выставив руки, чтобы отыскать дверь. Свечу он не хотел зажигать, чтобы не беспокоить сожителя. Однако вместо двери он набрел на кровать Чаковнина, толкнулся о нее ногами, не удержал равновесия и уперся в Александра Ильича руками.

      – Ну, вот, опять разбудил! – с отчаянием проговорил он. – Александр Ильич, я вас опять разбудил.

      – Да отстаньте вы от меня! – хриплым спросонья