Гуннора. Возлюбленная викинга. Юлия Крён

уперлась руками в бока.

      – Мне все равно, кто вы такие и откуда. Хотите есть – отработайте.

      – Разве ты не видишь, что они устали? – вмешался Замо.

      Гуннора была потрясена. Значит, он все-таки способен на сочувствие. Не такой уж он и чурбан.

      – Пусть спят во дворе, – невозмутимо потребовала старуха.

      – Но там слишком холодно, – прорычал Замо.

      Гуннора заметила удивление на лице женщины. Похоже, старуха не привыкла, чтобы сын ей перечил. Наверное, столь странное поведение вызвала улыбка Сейнфреды.

      Гуннора встала и взяла Дювелину на руки.

      – Мы уходим, – объявила она.

      Но Сейнфреда преградила ей путь.

      – Мы сироты, у нас никого нет. Мы должны остаться тут.

      Между ней и сестрой шла такая же борьба, как между Замо и его матерью. Гуннора вновь усадила Дювелину на лавку.

      Тем временем Сейнфреда повернулась к старухе.

      – Мы отблагодарим тебя за твою доброту и отработаем все, что съедим.

      Гуннора знала, что должна поддержать сестру, но ей показалось, что стоит ей открыть рот – и ее вырвет.

      Время больше не текло, как река, оно превратилось в стоячее болото, и в следующие недели сестры погрязли в нем. Горе, ужас, страх перед будущим – все это не проходило, и хотя Гуннора ничего не ощущала, она знала, что эти чувства покоятся в глубине ее души и рано или поздно поднимутся на поверхность.

      Сейнфреда заглушала боль, улыбаясь и работая не покладая рук. Дювелина и Вивея много плакали, а ночью вскидывались от кошмаров, зовя родителей.

      Гуннора не могла спать, но временами ее одолевала усталость. Вместо того чтобы помогать Сейнфреде, когда та пекла хлеб, кормила кур в небольшом сарае за домом, собирала хворост или пряла, Гуннора сидела в тени дерева, прислонившись спиной к его стволу. Когда это дерево только начало расти, ее родители еще не родились… Почему-то ее утешала эта мысль.

      Гуннора чувствовала себя спокойнее, когда вырезала на коре руны. Свое имя, имена родителей. Только так она могла почтить их память. В Дании было принять поминать умерших, пить вино на похоронах, но у Гунноры не было такой возможности. Она не могла заказать им надгробный камень и высечь на нем стихи. Она лишь могла сохранить их имена – и эти руны останутся тут если не навсегда, то надолго. Рядом она вырезала имя Тора, моля его сохранить эти руны и проклясть любого, кто захотел бы их разрушить.

      Гуннора вспоминала, как умерла ее бабушка. Тогда мать сама высекла на надгробном камне руны – в память о Гуодрун.

      Гуннора не знала, как выбивать руны в камне и, подумав об этом, расплакалась. Она столь многого еще не знала, многому ей лишь предстояло научиться, столь многое Гунгильда больше не сможет ей рассказать!

      Девушка поспешно отерла слезы. Слез было недостаточно, чтобы справиться с печалью, недостаточно, чтобы очистить воспоминания о залитом кровью береге, недостаточно, чтобы смыть в море тела мертвых. Будь они в море – и на них не налетели бы стервятники, будь они в море – и они устремились бы по воде