Жизнь и судьба. Василий Гроссман

По данным армейской разведки, немцы уводят силы из городского района, сосредоточивают их против нас. Танков много. Понятно?

      Березкин прислушался к близкому разрыву, потрясшему стены подвала, и улыбнулся.

      – А у вас тут спокойно. В моем овраге за это время уже обязательно человека три побывали бы из штаба армии, разные комиссии все ходят.

      В это-время новый удар потряс здание, с потолка посыпались куски штукатурки.

      – А ведь верно, спокойно, никто особенно не беспокоит, – сказал Подчуфаров.

      – Вот в том-то и дело, что не беспокоят, – сказал Березкин.

      Он заговорил доверительно, вполголоса, искренне забывая, что он и есть начальство, забыв об этом от привычки быть подчиненным и непривычки быть начальством.

      – Знаете, как начальство? Почему не наступаешь? Почему не занял высоту? Почему потери? Почему без потерь? Почему не доносишь? Почему спишь? Почему…

      Березкин поднялся.

      – Пойдемте, товарищ Подчуфаров, хочу вашу оборону посмотреть.

      Пронзительная печаль была в этой улочке рабочего поселка, в обнажившихся внутренних стенах, обклеенных пестренькими обоями, во вспаханных танками садиках и огородах, в одиноких, кое-где уцелевших осенних георгинах, цветущих Бог весть зачем.

      Неожиданно Березкин сказал Подчуфарову:

      – Вот, товарищ Подчуфаров, писем от жены нет. Нашел я ее в дороге, а теперь опять нет писем, знаю только, что на Урал с дочкой поехали.

      – Напишут, товарищ майор, – сказал Подчуфаров.

      В полуподвале двухэтажного дома, под заложенными кирпичом окнами, лежали раненые, ожидавшие ночной эвакуации. На полу стояло ведро с водой, кружка, меж окон напротив двери была прибита к стене картинка-открытка «Сватовство майора».

      – Это тылы, – сказал Подчуфаров, – передний край дальше.

      – Дойдем и до переднего края, – сказал Березкин.

      – Они прошли через переднюю в комнату с проваленным потолком, и чувство, которое испытывают люди, пришедшие из заводской конторы в двери цеха, охватило их. В воздухе стоял тревожный и перченый дух пороховых газов, под ногами скрипели пегие, выстрелянные патроны. В детской кремовой коляске были сложены противотанковые мины.

      – Вот развалюшку у меня ночью немец забрал, – сказал Подчуфаров, подходя к окну. – До чего жалко, дом замечательный, окна на юго-запад. Весь мой левый край под огнем держит.

      У заложенных кирпичом окон с узкими прорезями стоял станковый пулемет, пулеметчик без пилотки, с обвязанной пропыленным и задымленным бинтом головой заправлял новую ленту, а первый номер, обнажив белые зубы, сжевывал кусок колбасы, готовясь через полминуты снова стрелять.

      Подошел командир роты, лейтенант. В кармашек его гимнастерки была вставлена белая астра.

      – Орел, – улыбаясь, сказал Березкин.

      – Вот хорошо, что вас вижу, товарищ капитан, – сказал лейтенант, – как я вам ночью сказал, так и есть, опять они пошли на дом номер шесть дробь