Медный всадник. Полина Саймонс

несущего с собой непонятные, какие-то необычные запахи, которые она не понимала и не хотела понимать.

      «Запомню ли я этот день? – подумала Татьяна, глубоко дыша. – Впрочем, я уже это когда-то говорила, но легко забывала те дни, которые считала необыкновенными. Чудесными. Помню, как увидела впервые головастика. Как впервые ощутила соленый вкус морской воды. Как впервые заблудилась в лесу. Может, мы всегда помним то, что происходит в первый раз? И эта война на моей памяти первая».

      Она направилась к магазинам рядом с Таврическим садом. Ей нравилась эта часть города, удаленная от суеты Невского проспекта. И деревья здесь были высокие и густые, а людей встречалось меньше. Она всегда любила одиночество.

      Заглянув в три-четыре магазина, Татьяна уже была готова сдаться, вернуться домой и сказать отцу, что не смогла ничего найти, но уж очень неприятно было сознавать, что она не сумела выполнить даже такого пустякового поручения.

      Она продолжала идти. На углу, у перекрестка Суворовского и улицы Салтыкова-Щедрина, растянулась огромная очередь. Татьяна спросила, кто последний. Время тянулось, тянулось бесконечно. Очередь продвинулась на метр. Вздохнув, девушка спросила у стоявшей впереди женщины, что дают. Та раздраженно передернула плечами и отвернулась.

      – Что-что, – проворчала она, прижав сумочку к груди, словно боясь, что Татьяна ее выхватит. – Стой, как все остальные, и не задавай глупых вопросов.

      Татьяна ждала. Очередь продвинулась еще на метр. Пришлось еще раз спросить женщину.

      – Отстань! – раздраженно прикрикнула та.

      Услышав долетевшее до нее слово «сберкасса», Татьяна насторожилась.

      – Нет денег, – говорила молодая женщина другой, постарше. – Представляете? В сберкассах ни копейки. Не знаю, что теперь делать! Надеюсь, у вас есть сбережения?

      – Какие там сбережения! Осталось двести рублей, все, что у меня есть.

      – Тогда покупайте, покупайте все. Особенно консервы…

      – Я их не ем, – покачала головой та, что постарше.

      – Тогда икру. Я слышала, одна женщина купила десять кило икры в Елисеевском. Что она собирается с ней делать? Но мне-то что до этого? Я покупаю масло и спички.

      – Неплохо бы еще соли, – заметила собеседница. – Чай можно пить без сахара, а вот пшено без соли не съешь.

      – Ненавижу пшено! В рот не беру.

      – Что ж, тогда икру. Вы любите икру?

      – Нет. Может, колбасу? – задумчиво протянула молодая. – Копченую. В конце концов, вот уже двадцать лет, как пролетариат пришел к власти, и мы знаем, чего ожидать.

      Женщина, стоявшая перед Татьяной, громко фыркнула. Те две оглянулись.

      – Много вы понимаете! – почти взвизгнула пожилая женщина. – Это война!

      Она невесело хохотнула, брызгая слюной.

      – Кто тебя спрашивает? – возмутилась молодая.

      – Они еще рассуждают об икре. Жрите, пока можно, потому что, помяните мои слова, к следующему январю на двести рублей буханки хлеба не