Записки причетника. Марко Вовчок

облако омрачило ее лицо.

      Я, побеждая огорченье и тревогу, хотел продолжать, но облако становилось все темнее, темнее, и голос мой пресекся.

      Тогда она как бы вдруг очнулась и сказала мне:

      – Что ж так замолчал? Нахвалился досыта?

      И она опять улыбнулась.

      Но улыбка эта совсем не была похожа на прежнюю – не обрадовала меня, а повергла в пущее недоумение и беспокойство.

      – Что ж ты онемел? – продолжала Настя. – Чего смотришь на меня как на оборотня?

      Она сделала головой то движение, какое обыкновенно делают люди, желая отогнать неотвязного комара или докучную мысль.

      – Ну, расскажи еще! Расскажи!

      Но я уже утратил все свое красноречие и снова обрести его не мог.

      – Вы, может, думаете, он очень сердитый… – проговорил я.

      – Думаю, очень сердитый? – возразила Настя. – Почему ж мне это думать?

      – Да вот он на святой, как делили яйца… только он это не потому…

      Я запнулся окончательно. Я чувствовал, что объяснить смиренномудрием превращение поповой доли в яичницу невозможно.

      Настя залилась пленительнейшим, звончайшим своим хохотом.

      – Как это он начал месить ногами! – проговорила она. – Как это он…

      И снова раскатился свежий, неудержимый хохот, к которому присоединился и мой немедленно.

      Вдруг справа раздвинулись кусты. Мы оба встрепенулись, и смех наш мгновенно замер.

      Перед нами стоял предмет нашего разговора, Софроний, с ружьем на плече, с трубкой в руках; из уст его еще вылетала струйка знакомого мне крепкого табачного дыма.

      Едва я его увидал, у меня блеснула мысль: как посмотрит он на этот дружный хохот с Настею? как примет мое приятельское общение с членом неприятельского стана?

      На лице его не выражалось ни малейшего неудовольствия, ни малейшей суровости: напротив, мне даже показалось, что угрюмость, в последнее время постоянно его омрачавшая, как бы несколько сгладилась.

      Он поклонился Насте, как порядочные люди кланяются хорошей девушке – просто и скромно, а мне сказал:

      – Здорово, Тимош.

      – Мы тут ягоды рвали, – ответил я. – Сколько тут ягод!

      – Что тут! – отвечал он. – Вот я вчера набрел на одно место, так там просто гибель их – негде ступить.

      – Верно, в Волчьем Верху? – спросил я.

      – Нет, туда, к Лысому Яру.

      – Покажите!

      – Хорошо. Я теперь в березняк иду, так мне все равно туда дорога лежит.

      Я взглянул на Настю. Я несколько раз взглядывал на нее во время моего краткого разговора с Софронием и видел, что она все больше и больше, все ярче и ярче разгорается румянцем и что она слегка отвратила лицо свое в сторону. На поклон Софрония она ответила таким же поклоном.

      – Пойдемте, – сказал я, или, точнее, пролепетал, обращаясь к ней.

      Сердце у меня билось жестоко. Я готовился услыхать горестное для меня: нет.

      Настя обернулась на мои слова, посмотрела на меня, потом взглянула на Софрония.

      Софроний,